Свадьбы
Шрифт:
Кончилось. Явился Худоложка, осмотрел работу.
– Сойдет, - буркнул, - будем заряжать подкоп, а вы отправляйтесь копать к Водяной башне. Вам там покажут место.
И снова давящее подземелье, ползанье на коленках, пот и одуряющая усталость.
Домой Георгий явился утром. За стенами пели трубы. Турки строились в полки, а Георгий принял из рук Фирузы ковш с водой. Она ему подала, чтобы умылся, а он выпил воду, не раздеваясь, лег на пол на кошму и заснул. Ни пушек не слыхал, ни жалобного писка Фирузы, она от стрельбы к нему под кафтан забралась.
Разбудил его Иван. Пришел звать на службу: копать.
Высокомерный Дели Гуссейн-паша был опытным воином. Он, убежденный, что в Азове засела не армия, а свора грабителей, без подготовки приступа не мыслил. Позвал к себе мастеров земляного дела и приказал откопать траншеи для пушек и войск.
– Сделайте несколько подкопов. Времени у вас - ночь и утро. Откопайте траншеи в семи местах. В той стороне, где памятник Иогурди-бабе, траншеи доведете до крепостного рва, поставите там двенадцать самых больших пушек… Ступайте! А теперь, - Гуссейн-паша обратился к своим командующим, - выслушайте план осады. Пиали-паша, наш изумительный флотоводец, выделит сто лодок десанта и будет брать Азов со стороны Водяной башни. Под охраной его кораблей должны быть Мертвый Донец, рукав Дона у посада Каланча и южный рукав…
На южные ворота Гуссейн-паша нацелил шесть янычарских полков под командой султанского меченосца Жузефа с его личным полком моряков и с двумя немецкими осадными полками.
За каменными стенами в западном предместье, которое называлось Топраков-город, Канаан-паша должен был выставить десять полков янычар, полк оружейников и полк пушкарей с десятью большими пушками.
– Начнем в полдень, - сказал Дели ГуСсейи-паша, улыбаясь розовыми губами.
– Пусть и солнце помогает нам - слепит казаков. Мне хотелось бы, чтобы отужинали мы в Азове.
Атаман Осип Петров тоже приказывал:
– Детишек перевести в цитадель, в подвалы. Женщины пусть смолу кипятят и насыпают корзины землей: на головы туркам бросать.
– Пожары не тушить. Все деревянное все равно сгорит.
– Из пушек и ружей зря не палить. Бог даст, не один день воевать будем.
Последние мгновения тишины. Над войском, как над цветущим лугом, жаворонки. Последние песни мира. А может быть, и самой жизни.
На возвышение, выстроенное ради этого мгновения, поднимается муэдзин главнокомандующего, летописец этой, еще одной победы воинов Османа, потомок знаменосца, водрузившего зеленое знамя над поверженным Константинополем, столицей царств и христиан, молодой, звонкогласый Эвлия Челеби.
Прямая лестница ведет в алую кабину, поднятую над землей метров на десять. Эхо похоже на тюльпан. Эвлия Челеби в золотых одеждах, он как пчела на цветке.
Звенит его голос:
– Слава аллаху, господу миров милостивому, милосердному, держащему в своем распоряжении день суда. Тебе поклоняемся и у тебя про им помощи. Веди нас путем прямым, путем тех, которых ты облагодетельствовал, а не тех, которые под гневом, не тех, которые блуждают.
Молитва улетает в небо.
Тихо.
– Алла!
– серебряный меч располосовал небо над головой Дели Гуссейн-паши.
– Алла! Алла! Алла!
– прокатился вокруг стен Азова яростный рык стремящихся к победе.
И
Турки били из всех стволов: из белелмезов - дальнобойных, стреляющих ядрами весом в три пуда; из хаванов - по городу навесным огнем; из кулеврин - дальнобойных, ядрами в полпуда; из мартенов: больших крепостных пушек - но стенам; из баджалашек - мощных пушек для разрушения башен; из эждердеханов, бююк - шапка, орта-шапка, кючуков, паранок. Ядра с кулак - с голову быка. Ломовые и с начинкой. Огнедышащий каменный дождь пал на Азов. Это было как гнев господа, как ярость сатанинская. Сразу же загорелись дома. Дым стлался по городу и валом, гонимый ветром, шел от палящих турецких пушек все туда же, под стены Азова. Клубы громоздились друг на друга, выстраивались в шаткие, покачивающиеся на ветру башни. Наконец весь этот призрачный дворец напоролся на острые зубцы стен и, перевалясь, рухнул на город, смешался с дымом пожарищ.
“Вот бы нам так же перевалить за стены”, - подумал Мехмед.
К его лицу, стянув щеки до ломоты, прилипла старая, как высохший гриб, улыбка. Сначала ему это нравилось: оглушительная пальба, облака порохового дыма. И пожары! Людишки в городе - враги аллаха, падишаха и его, Мехмеда, небось прыгают, как рыбы на сковороде. Казалось, еще немного, и стены рухнут от одного грохота. Врассыпную, как муравьи из подожженного муравейника, побегут по полю очумевшие от каменной смерти казаки. И вот тогда Мехмед ринется в город, убьет всякого, у кого в руках оружие, и возьмет в рабство всех покорных, кому дорога жизнь.
Стены, однако, не обваливались, твердыня оставалась твердыней. Ни одного выстрела не прогремело в ответ.
Это не пугало, но это было странно. Это рождало предчувствия. Нелепые. В победе Мехмед не сомневался, и все же…
Рев пушек его уже не бодрил. Он поглядывал искоса на свой десяток. Как там они? Не подведут?
Запиликали пищалки.
Прибежали к стенам оба полка немцев-наемников. Десятку Мехмеда вручили лестницу.
– Вперед!
Вот и команда. Оказывается, пора. Пушки молчат. Мехмеда толкнули в спину. Он очнулся и побежал.
Лестница режет плечо. Угораздило родиться дылдой, вся тяжесть ему. Проклятые солдатики всегда рады облегчить себе жизнь. “Дьявол с вами, отыграюсь у стены, - думал Мехмед.
– Я буду ставить лестницу, а вы полезете”.
Под ногами пылит земля. Мехмед видит только землю. Пот застилает глаза. Утереться бы.
“Где ты, Элиф?”
А казацкие пушки молчат. Может, у казаков нет пушек?
Ров. Мужики в овечьих шапчонках заваливают ров камышом и землей. Это валахи и молдаване. “Это их работа, - думает Мехмед.
– Наша работа на стене”.
Всем десятком скатились в ров. Подняли лестницу. Поставили. Стоит. По лестнице пошли.
Мехмед наконец разогнулся. Огляделся. Ого! Сколько лестниц у стены. Пошли! Пошли!
Стрелки палят из пищалей, лучники пускают стрелы.
Весело!
Пожалуй, дело будет скорое. Надо свое не прозевать.
Мехмед вытащил из ножен меч, поправил шишак. Встал на лестницу. И в тот же миг земля пошатнулась, задрожала, а возле Водяной башни взлетела вверх, красная от огня и черная от дыма.