Свеча в окне
Шрифт:
Но останавливаться она не хотела. Накопленный за все годы гнев бурлил в ней и требовал выхода. Она прокричала:
— Вам хочется поговорить о горе? Быть может, Джеффри-мельнику и простительна жалость к самому себе. Банда грабителей забралась к нему на мельницу. Они забрали пшеницу, а его привязали к мельничному колесу. Господи, ему пришлось отрезать ноги. Но он продолжает жить и он счастлив. Он благодарен судьбе, но вынужден терпеть боль всю оставшуюся жизнь, каждый день.
Положив руки ему на кресло, она склонилась и приблизила свое лицо к его лицу.
— Но
Теперь поднялся он. Медленно, как приливная волна, когда она набирает силу, чтобы обрушить на Сору свое негодование и потопить ее своим презрением.
— Вы монашка. Вы верите в то, что смирение и прилежание излечат все хвори, но ничто не вернет моего зрения. Ничто не даст мне увидеть добрых английских пехотинцев, идущих навстречу врагу. Ничто не может вернуть удовлетворения, которое ощущаешь, когда враг попадает в осаду и лишается своего замка. Ничто не вернет мне радости от чувства упругого клинка в руке и предвкушения схватки. — Он говорил, и голос его, вначале задумчивый и тихий, окреп. Он схватил ее за руку и сжал запястье. — Я здесь господин. Я делаю то, что вы мне велите, ибо это работа, которую делать необходимо. Но мне необходимо сражаться, защищать моих крестьян, их урожай, мои замки, уничтожать грабителей и поддерживать справедливость. Это мне приносит радость, это моя награда за все. — Он тряхнул ее запястье. — Вам это ясно, ничтожная монашка?
Була завыла в углу, не зная, как ей реагировать на это столкновение хозяйки и хозяина.
— Да.
— Вы ведь монашка, правда? — фыркнул он. — Да за такое выказывание совсем уж не святого нрава вас крепко вздули бы в монастыре. К какому ордену принадлежите?
— Я… да неважно.
— Вы их стыдитесь. В каком же возрасте вы посвятили себя служению нашему Господу?
— В раннем.
— А что, для свадьбы ваш отец не смог скопить приданного?
— Нет, то есть, да. Он вскинул голову.
— Что-то в словах ваших нет уверенности. Вы не знаете, к какому ордену принадлежите, хотя вас и посвящали в монахини, или же вы стали монашкой по нравственным или имущественным соображениям? Ваш голос просто полон неуверенности. — Он снова тряхнул ее. — Вы уверены, вы уверены, что вы одна из невест Христовых?
— Да.
— Поклянитесь.
— Милорд!
— Поклянитесь бессмертной душой вашей матери, что вы монашка.
Вырвав свою руку, она промолвила:
— Я не монашка.
— Нет?
Ей непонятно было, что звучит в его голосе.
— Нет? — снова спросил он.
Она могла бы поручиться, что в голосе звучало облегчение.
— Клянитесь. — Он снова потянулся к ней, но она ускользнула. — Клянитесь бессмертной душой вашей матери, что вы не монашка.
— Ради Бога, Уильям…
— Клянитесь, — настаивал он, и в голосе его мелькнула нотка страха.
— Клянусь, — сказала она. — Всем, что для меня свято.
— Не монашка. Ладно. — Он откинулся в кресло, и оно опасно качнулось на двух ножках, потом с грохотом
Сжав локти, Сора ожидала его дальнейшей реакции. Смех, возникший у него в глубине груди, все нарастал, пока к стропилам не вознесся воистину животный хохот. На смену ее тревоге пришло негодование, потом злость.
— Что тут смешного?
— К каким еще мелким уловкам вы прибегли, чтобы провести меня? — прохрипел он.
Она положила руки на пояс и выпалила:
— К целой сотне уловок.
Это повергло его в новые приступы веселья.
— Отправляйтесь спать, Сора.
— А вы еще хотите выпить? — осведомилась она.
— Нет, больше пить мне ни к чему. Я просто вспомнил о кое-чем другом, что делает меня мужчиной. Давайте, отправляйтесь в кровать, пока не стало слишком поздно.
Она двинулась к винтовой лестнице на онемевших ногах, но вдруг остановилась.
— Что случилось? — спросил он.
— На моей кровати спят мальчишки, — пробормотала она. — Я улягусь на скамье.
— А-а. — Он задумался. — Ложитесь у меня, в верхних покоях. Я лягу здесь, со слугами. А где же все?
— Я отослала их спать в амбар.
Он снова рассмеялся.
— Идите спать.
Человек, находившийся в темном углу галереи и тихо вслушивавшийся во все происходившее под ним, видел, как Уильям взял свою трость и двинулся вниз, во двор замка. Он отметил, сколь много сил вернулось к Уильяму благодаря стараниям Соры, приметил он и их теплоту и уважение друг к другу, и в его извращенном уме Сора присоединилась к Уильяму как еще одна мишень, которую необходимо уничтожить.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
— Июнь — месяц любви. Месяц, когда сам воздух пропитан любовью, он переполняет мои легкие и согревает чресла. — Вдыхая послеполуденный ветерок, от которого светлые волосы разлетелись ему на лоб, Уильям дернул поводья, переводя коня на рысь.
— Отец! — крикнул Кимбалл, связанный поводом с отцом и отброшенный рывком лошади в сторону от лесной тропинки. — Ты так наедешь на меня.
— Ну, так ты погоняй своего пони, — резко ответил отец, хлопнув по кобыле сына своей дубовой тростью. Тихий протест сына не мог прервать хода его мыслей, и он продолжил: — В июне появляются на свет ягнята, жизнь с новой силой устремляется вперед. Вдохните аромат цветов! Вдохните запах свежей травы! Даже трава преображается в ковер любви, щедро предлагая себя возлюбленным, несмотря на то, что их объятия оставят на ней свой след.
— Ура, ура, конец июня, и скоро всех на волю зов плоти позовет! — продекламировал Клэр.
— Клэр! — В голосе Соры звучали удивление и смущение. — Кто научил тебя этим стихам?
— Лорд Питер научил, — спокойно ответил мальчик, придерживая повод, на котором вел лошадь сестры.
— Ты хоть знаешь, что это означает?
— Да. Это означает, что слуги теперь будут отправляться в амбар вместо того, чтобы не давать мне спать по ночам.
Уильям взорвался смехом.
— Ура, ура, — повторил он.