Свечка. Том 1
Шрифт:
Как назвать его?
Покой?
Может быть…
Но неужели его рождало присутствие покойника?
Думать об этом не хотелось, и ты переключился на своих милых спутников.
Земляничкин гладил по головке спящую маленькую Клару и улыбался, и, глядя на них, Басс тоже улыбался, быть может вспоминая свою юную жену.
«Вот люди, как говорится, сильные мира сего.
Были…
А теперь едут с тобой в старом ритуальном автобусе – два забавных старичка.
Что это?
Это – жизнь…» – успокоенно думал ты в хмельном благодушии и смирении перед дорогой, в которой ничего
И когда взгляд падал на гроб, ты не отводил глаз, а продолжал смотреть с тем же покойным чувством.
«А это что?
Это смерть…
Чем она отличается от жизни?
Да, по большому счету, ничем…
И там, и тут – тайна… Тайна жизни, тайна смерти…
“Кто, если не Он?”
Может быть, Басс и прав, хотя…
А что означали ее слова, которые она повторяла тогда на лестничной площадке: “В Городище детки: безручки, безножки, безглазки, безголовки…”
Что это, что?
Ты не узнаешь этого, и никто никогда не узнает.
Есть тайна жизни, есть тайна смерти, и вместе они представляют одну большую тайну, в которой человек барахтается, словно амеба в прогретой солнцем придорожной луже – барахтается, барахтается, барахтается, ничего не понимая, от рождения до смерти, амеба, созданная не для того, чтобы понимать, а только чтобы барахтаться…» – думал ты.
Сварганенные из остатков старинной ковки, железных стояков и гнутых прутьев, изысканно-убогие ворота кладбища были увешаны, как вход в торговый центр, аляповатыми рекламными щитами, среди которых размерам и цветом выделялись охранное агентство «Цербер» и похоронное бюро «Танатос».
Гуляющий у кладбищенской ограды ветер картинно развевал белые волосы на голове академика Басса, делая ее нечеловечески большой.
Он стоял на брошенной бетонной плите, как на подиуме сцены, в позе артиста, декламирующего поэму Маяковского «Хорошо!».
– «И вот, Господь пройдет, и большой сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь…»
Несомненно, он делал это, чтобы скоротать время до начала похорон и привычно покрасоваться.
– «…после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь, после землетрясения огонь, но не в огне Господь…»
Маленькая Клара смотрела на Басса радостно и восхищенно, Земляничкин привычно-смущенно, а ты – растерянно.
– «…после огня веяние тихого ветерка, и там Господь»! – громогласно и одновременно лирично закончил Басс, и если бы это были не похороны, наверняка раздались бы восторженные аплодисменты.
Сойдя с бетонной плиты, артист вновь сделался ученым и уже голосом и тоном ученого назвал первоисточник, как делает это сухая сноска в полном художественных порывов тексте, спуская восторженного читателя с небес на землю:
– Третья Книга Царств, глава девятнадцатая, стих одиннадцатый.
Во время вашего долгого разговора в автобусе Басс неоднократно цитировал Библию и тут же давал ссылку – безличным голосом телефонистки, которых теперь уже нет, но в памяти остались: «Соединяю».
Всякий раз это тебя поражало, и ты спросил:
– Вы знаете Библию наизусть?
– Практически да, – ответил академик.
Вопрос
Потеряв студенческую аудиторию и научную среду, академик несуществующей Академии общественных наук, нашел в тебе студента и аспиранта и готов был все время беседовать и учить, учить, учить… Это не только доставляло ему удовольствие, но, кажется, заряжало энергией. По правде сказать, ты немного устал от такого одностороннего общения, от не терпящих возражений бассовских доводов и цитат, доводы подтверждающих, но еще больше ты устал от безудержной энергии человека, который не в отцы – в деды тебе годился.
Рассказывая, говоря, выступая, Басс приближался к тебе почти вплотную, и ты невольно отстранялся в ожидании, когда же он наконец замолчит, одновременно понимая, что этот седовласый старик – человек в высшей степени незаурядный и ты будешь вспоминать и, может, даже гордиться, что общался с ним.
Заметив в твоих глазах усталую растерянность, Басс понимающе засмеялся и все с тем же выражением самодовольного превосходства на лице произнес двусмысленную фразу:
– Устали? Я вас понимаю, от меня моя восемнадцатилетняя жена устает.
У него были полнокровные розовые губы восточного деспота и сластолюбца.
Заминка перед входом на кладбище была связана с тем, что почти одновременно с вами приехали две машины с теми, кто желал проститься с «великой безбожницей двадцатого века».
Там были и молодые люди, точнее твои ровесники, так что твои физические кондиции были уже не нужны, к тому же подгребли могильщики – неторопливые, немногословные, с темными лицами и мутными глазами. Один из них, несомненно среди них старший, главный, начальник, тебя поразил, пожалуй даже испугал. У него было обезображенное каким-то страшным ударом расплющенное лицо и деформированный большой рот с отсутствующими передними зубами, отчего боковые торчали, как клыки у зверя. Почему-то он смотрел на тебя, пристально и внимательно смотрел, плотоядно облизываясь и как будто улыбаясь, и от этой как будто улыбки мурашки бежали по спине.
Совершенно, совершенно не хотелось входить на территорию кладбища. «Что я здесь делаю, почему, зачем я здесь? Кто я?! И кто этот человек, почему он так на меня смотрит? – Испуганно и торопливо ты отвел взгляд от того человека и наткнулся на Басса.
Направляясь к тебе, академик споткнулся обо что-то, чертыхнулся и тут же воспользовался этим поводом, чтобы еще раз блеснуть незаурядностью своего мышления:
– Великое слово – «чёрт». Вкусное, веселое и всегда актуальное… Я его по старым грамматическим правилам пишу: чорт! Исключение – исключительное слово… Чорт!
Глядя на него и слушая, ты растерянно улыбался.
– Знаете, о чем мы с вами еще не поговорили?! – продолжил Бассс, подойдя вплотную. – Мы с вами не поговорили о вере! Это даже странно, что вы о ней не спросили. Так вот, источником веры с первого дня существования человека и до последнего является страх.
Ты не ожидал это услышать и очень удивился.
Удивился еще и потому, что только что при взгляде на того страшного человека испытал самый настоящий страх, но никакой ни во что веры при этом не ощутил.