Свечка. Том 1
Шрифт:
А Ник Шерер не боялся, рассказывая негромко и доверительно, и все внимательно его слушали, и, становясь явным, значительное тайное знание делалось от этого еще более значительным, весомым.
В его рассказе даже были твои слова, которые ты не раз проговаривал про себя, и тебе захотелось воскликнуть: «Мои слова, это мои слова!» – но, разумеется, не воскликнул, порадовавшись за свои, хотя и произнесенные другим человеком слова и немного, совсем немного ему позавидовав.
Ты подумал, что если бы у тебя был такой же голос (свой ты терпеть не мог), то, может быть, не побоялся бы встать вот так же перед незнакомыми враждебно настроенными людьми и рассказать
– И тогда я понял, почувствовал просто, что в Россию вернулся Бог! – с неподдельным удивлением произнес проповедник и замолчал, словно продолжая удивляться пережитому чувству, и вместе с ним удивлялись его слушатели.
Кажется, впервые было произнесено слово, которое ты запретил себе не только произносить, но и слышать, и именно в тот момент ты повернул голову и на него посмотрел, и стало совсем легко и свободно – там не было обмана, там не было ни малейшего обмана!
Голос принадлежал своему хозяину, как голос трубы принадлежит трубе, а голос кларнета принадлежит кларнету – гармония звука и носителя звука, в основе которого дыхание, дух.
Это был парень лет тридцати, невысокий, но стройный и широкоплечий, с крепкими, как у гимнаста, руками и широкой грудью, которую он втягивал в себя, сутулясь, как бы стесняясь своего телесного здоровья и несомненной физической силы. Он имел округлое простоватое лицо, приподнятые по краям в постоянной улыбке полные губы, крепкий подбородок, немного курносый нос и лучащиеся приветливым радостным светом глаза. Они были небольшими, маленькими даже, но из-за этого своего света казались большими, приковывая к себе взгляд. Его, видимо, всегда улыбающиеся глаза выражали радостное приятие жизни и веру в то, что она может стать еще лучше и обязательно станет.
(Это не было свойственное тебе прекраснодушие, когда ты видел человека таким, каким хотел его видеть, кажется, американец видел вас такими, какими вы были, при этом выделяя для себя все лучшее, что в вас было, есть или будет – то, о чем вы забыли, не знали и уже не мечтали.)
Открывая ровный чистый лоб, зачесанные назад длинные светлые волосы были стянуты на затылке в плотный пучок, напоминавший помазок для бритья.
Он был крепок и мужественен, русский американец Ник Шерер, но при этом казалось, что его лицо не знает еще лезвия бритвенного прибора – на щеках розовел детский румянец и как будто еще только пробивался золотистый юношеский пушок.
Сидя на шконке (незаметно для себя сел), ты невольно залюбовался этим удивительно красивым в своей гармоничной красоте человеком, так залюбовался, что в какой-то момент смутился и едва ли не испугался, вспомнив, что мужчина не должен любоваться мужчиной, и – напрасно, совершенно напрасно, ведь ты любовался не мужчиной, а человеком – открытым, чистым, красивым человеком – какая разница, мужчина он или женщина?
Ты так удивлялся голосу, выражению лица, улыбке и свету глаз, что совершенно не обратил внимание на одежду американца, а между тем одет он был вполне по-американски, и для полноты картины скажем и об этом: желтые ботинки на толстой подошве, синие джинсы и клетчатая суконная рубаха навыпуск, из-под которой на груди выглядывал треугольник безупречно чистой футболки.
– Я только не пойму, вы еврей или не еврей? – вопрос прозвучал неожиданно громко и требовательно, и задал его ваш сокамерник по прозвищу Мухорт – долговязый мосластый мужик с большим сивым чубом и такой же сивой
Этот человек задавал всем проповедникам свои глупые неуместные вопросы, отчего те сперва терялись, а потом ярились, стараясь не выдавать своей ярости.
При этом сам Мухорт не собирался никого из себя выводить, он просто хотел знать, но его непрекращающееся желание знания имело детский собирательный характер – он собирал знания, как одинокая в своем детстве девочка собирает фантики от конфет в коробку из-под туфель или такой же одинокий мальчик наклеивает в тетрадь спичечные этикетки – бесцельно и бессмысленно. Мухорт не только не пытался эти знания систематизировать, но даже, кажется, не понимал, для чего они ему нужны.
Скупой рыцарь был «скуп, да и только», а Мухорт, несомненно, был глуп, да и только, но это не избавляло его долговязую комичную фигуру от толики трагизма. Сокамерники смотрели на него с иронией, а ты – с сочувствием и интересом.
Тебе почему-то казалось, что ты видел его раньше и даже, возможно, был с ним знаком, но никак не мог вспомнить, где, когда, при каких обстоятельствах это происходило.
Сокамерники загудели раздраженно и даже возмущенно, их совершенно не интересовало, еврей Шерер или не еврей.
(Это может показаться неожиданным и даже неправдоподобным, но так называемый еврейский вопрос, крайне популярный в либеральных изданиях и антисемитских листках, но в первую очередь на московских кухнях, в общей камере Бутырской тюрьмы успехом не пользовался, там даже еврейские анекдоты не звучали, хотя, возможно, потому, что так называемые еврейские анекдоты недостаточно грязны.)
В общей присутствовали разные малоприятные запахи, а вот антисемитизмом не пахло.
Возможно, это происходило оттого, что в вашей камере не было евреев (если не считать тебя, не исключавшего, что ты, может быть, все-таки еврей), хотя вряд ли, тут нет прямой зависимости, вот в Польше или Испании, я читал, евреев почти нет, а антисемитизм цветет пышным цветом.
Говорят, антисемитизм – религия неудачников.
Не знаю, не знаю – в общей камере Бутырки счастливчиков не было…
А между тем вопрос продолжал висеть в воздухе:
– Я только никак не пойму: вы еврей или нет?
Ты замечал: русские люди начинают нервничать, если вдруг слышат в свой адрес этот прямой вопрос и отвечают на него с излишней горячностью или деланым равнодушием, видимо, мы не готовы еще адекватно на подобные вопросы отвечать.
Американец русского происхождения тоже растерялся, но растерянность его была веселой, полной искреннего удивления, и, глядя на Мухорта, он думал не о себе, а о задавшем этот странный бессмысленный вопрос.
– А разве это имеет какое-то значение? – спросил он.
Мухорт смутился и, поводя из стороны в сторону мутноватыми темно-карими навыкате глазами, попытался объяснить:
– Да не… Я так спросил… Чтобы знать… Раз «Евреи-проповедники», значит… Да и фамилия у вас…
Вокруг недовольно загудели, а тебе стало жалко этого непрерывно потребляющего пустые, бессмысленные знания человека, и в тот момент ты вдруг понял, откуда его знаешь, где видел и когда общался. То был безымянный персонаж из мультипликационной заставки детского киножурнала «Хочу все знать», который ты (да и я, например, тоже) любил именно за эту заставку – ни одного познавательного сюжета из журнала не помнил, а ее запомнил на всю жизнь: задорный чубатый пионер бодро колотит здоровенной кувалдой по огромному грецкому ореху, звонко при этом декламируя: