Свечка. Том 1
Шрифт:
– Так значит, не знаете? – теперь уже ты предложил поставить в споре свою победную точку, но американец вдруг не согласился, замахал рукой:
– Нет-нет, я не сказал, что не знаю!
– А раз не сказал, то говори… – это был голос стоящего рядом с тобой Смотрящего, который, как оказалось, не только смотрел, но и слушал. Он взял из рук проповедника Библию и протянул тебе.
– Ты говори, а ты проверяй.
В голосе Смотрящего не было общей базарной нотки, в нем был присущая ему почти всегда серьезная холодность.
В Библии был заложен шнурок,
Но дальше случилось еще более удивительное, самое удивительное – хотя нет, самое удивительное случилось позже, когда ты наконец понял, кто этот необычный парень и кто ты, кем вы друг другу приходитесь, но тогда…
Американский проповедник Ник Шерер глянул на тебя неожиданно смущенно и сочувственно и все тем же своим необыкновенной доброты голосом громко и отчетливо, немного даже по-детски, ни разу не сбившись и не запнувшись, назвал все десять заповедей, во время оно полученных Моисеем на горе Синай от самого Бога.
Произнесены они были на церковнославянском, оттого вряд ли кто всё понял, но сомнений не было – это были они, они самые, и проповедник их все, без сомнения, знал.
Все десять…
Быть может, никогда еще заповеди Господни не вызывали той реакции, какую они вызвали в тот момент в общей камере Бутырской тюрьмы. Тишина ожидания сменилась тишиной неожиданности, какая случается при внезапном падении, например, в погреб, крышка которого оказалась открытой, хотя, помню точно, ее закрывал.
Ведь было же очевидно: не знает, точно не знает, ни хрена не знает америкос проклятый, а он взял и сказал! Можно было бы назвать это чудом, но о чуде в тот момент никто не подумал, да и не для американцев чудеса. Смотрящий поднял свой кривой и желтый указательный палец и, шутливо погрозив американцу, спросил:
– Развел?
Тот не понял смысла услышанного, быть может, он еще не слышал, не знал смысла этого, пожалуй, главного слова и понятия в новейшей российской истории, определившего наше дальнейшее развитие не только в морально-этическом, но и в политико-экономическом плане. Разводка – не понял и не ответил, он сам выглядел удивленным едва ли не больше других, но вряд ли больше тебя.
– Нучтописательумылся?!
Не отрывая взгляда от американца, ты кивнул: «Ну да, умылся… умылся, конечно…»
Ваня удовлетворенно засмеялся и заговорил с кем-то стоящим сбоку, а Ник Шерер сообщил тебе то, что обещал сообщить взглядом:
– Я не знал… не помнил… заповеди…
«А как же?» – удивился, но понял и поверил ты.
Американец прочитал твой взгляд и стал объяснять – сбивчиво и горячо:
– Дед! Мой дед… В детстве он заставил меня выучить эти заповеди наизусть. Я выучил, а потом забыл и никогда раньше не вспоминал. А сейчас вспомнил. Дед! Он сказал: «Они тебе еще пригодятся». Ведь это же чудо, правда?
Ты кивнул, все понял и кивнул, но история эта удивляла тебя меньше, чем Ника, для тебя она не
В тот момент рядом с вами никого не было, даже Сорок Сосисок отошел в сторону, важно с кем-то беседуя. Вашему общению никто сейчас не мешал, да никто и не мог ему помешать.
– Я никакой не проповедник, – подавшись к тебе, полушепотом сообщил Ник. – И кстати, не еврей… У меня друг… Он состоит в этой организации… Он хороший настоящий проповедник… Я поехал так, за компанию… Ну и чтобы посмотреть… Я не должен был сюда приходить… Но у друга случился здесь роман с русской девушкой, свидание… Он попросил его заменить… Я не мог отказать…
Ты понимающе улыбнулся и спросил:
– А друга зовут Гера?
Ник не понял ни улыбки твоей, ни вопроса.
– Гера? Почему Гера… Нет, его зовут Джо… Джошуа…
Ты понимал, что американец не понимает тебя сейчас, а ты не мог ему все объяснить, да и не хотел – это было не важно, да и времени почти не оставалось – надзиратель демонстративно позевывал и посматривал на часы.
Главное – ты сам понимал, что встретил того, кого никогда не чаял встретить, но кто незримо присутствовал в твоей жизни, оказывая на тебя влияние едва ли не большее, чем семья и школа, – ты встретил своего двойника.
В детстве он представлялся тебе австралийским пигмеем, а оказался русским американцем.
Немыслимое и невозможное вдруг стало реальным и очевидным.
Это ли не чудо?
Вы общались так, будто знали друг друга с детства, с самого раннего детства, разговаривая на языке прожитой и проживаемой вместе жизни.
– Ну всё, хорэ, – сказал Ваня и шлепнул дубинкой по ладони.
Видимо, на лице твоем появилась досада.
Ник прочитал ее и обратился к надзирателю, указывая на свои наручные часы.
– У меня еще десять минут.
Ты не вмешивался, ты знал – будет так, как сказал надзиратель, тюремная власть – власть, а власть у нас всегда права, но тебе очень хотелось, чтобы хотя бы еще немного продлилось это удивительное общение.
– Я могу вам чем-то помочь? – спросил твой двойник, заметив в твоем взгляде озабоченность.
Ты улыбнулся.
– Вы мне уже помогли.
– Помог? – не понял американец.
– Еще как помогли!
– Ну всё, пошли, – решительно напомнил о себе Ваня, который вслушивался в ваш разговор, ничего не понимая. Это его раздражало, и именно потому он отбирал у проповедника отпущенное ему по договоренности с начальством время.
– Но у меня еще десять минут! – добрый голос американца сделался жестким, не потеряв при этом доброты.
– А я сказал – всё! – почувствовав чужую силу, Сорок Сосисок сам стал изображать силу, от напряжения покрываясь розовыми пятнами.
– Я уйду отсюда через десять минут, – проговорил Ник.
– А я сказал – уйдешь сейчас…
Надзиратель и американец говорили сдавленно, в четверть голоса, но их внутренняя неприязнь разлилась по сторонам и мгновенно достигла находящихся неподалеку сокамерников, чутких к проявлению такого рода чувств.