Свечка. Том 2
Шрифт:
Ник и сам не знал, лишь предположил осторожно:
– Может потому, что тогда в России был Бог?
Вновь разговор вернулся к слову, о которое ты все последнее время спотыкался.
– А сейчас-то он здесь? – опять крикнули сразу несколько человек.
– Кто? – не понял американец.
– Бог!
Проповедник не отвечал, задумавшись, и за него ответили те, кто задавал свой вопрос, на самом деле – для них это был не вопрос.
– Нету!
– А куда же он делся? – спрашивали себя эти злые неулыбчивые люди и сами же отвечали, презрительно скалясь непонятно в чей адрес:
– Продали!
– Предали!
– Съели!
– Схарчили!
Дальше последовали
Американец смотрел на вас удивленно и растерянно – он вас не понимал.
Может быть, именно тогда, в тот момент в твоей душе родилось к нему раздражение: не понимаешь и не поймешь, хотя и сам, по большому счету, не понимал.
«Может быть, именно тогда?» – думал ты, вспоминая тот стремительный на сто восемьдесят градусов поворот своего к американцу отношения – лежа на больничной койке, пытаясь понять, что же произошло, в какой именно момент радостное приятие человека превратилось в жестокую к нему неприязнь.
Но, думаю сейчас, не было никакого «того момента» – стремительный переворот чувств был изначально заложен в разнице прожитой и проживаемой жизни, в разнице твоей и его судеб. И не только, кстати, твоей, не у одного тебя это чувство родилось – у всех, кто там находился, а если не у всех, то у многих, у большинства, у подавляющего большинства, за исключением совсем уж ничего не понимающих и не чувствующих вроде сивого Мухорта, который хотел все знать и не знал ничего, да еще Курского Вани, который не хотел знать ничего, потому что был уверен, что все знает, – чувство резкой антипатии к человеку, к которому сейчас, вот только что, здесь испытывали симпатию на грани обожания. Не одному тебе, а очень многим захотелось вдруг оборвать проповедника, сломать происходящее, как ломает маленький карапуз разноцветную пирамидку, которую так долго и с таким тщанием складывал – оставалось водрузить лишь шишечку-навершие.
Что же случилось?
Я думаю, вы – ты и все в общей, сжившись там и почти прижившись, – не могли больше выносить, если так можно выразиться, хорошести вашего гостя, его ясности и внутренней чистоты, как не выносит прозрачной родниковой воды мутная и склизкая болотная гадина. Открытость и простота его ума смутили ваш запутанный рассудок, помраченный прожитой и проживаемой жизнью.
Я непонятно говорю?
Хорошо, например: всю жизнь вы пили с приятелями в подъезде портвейн, поганые «три семерки», не пили – жрали, выжирали, в грязном заплеванном вонючем подъезде, а тут пришел вдруг человек, позвал за собой, привел в большую светлую комнату, где стоит стол, накрытый белой накрахмаленной скатертью, а на ней чистые прозрачные бокалы. Человек наливает в них прекрасное вино и предлагает вам выпить, вы берете их, смущаясь, делаете глоток, другой, третий… Нет, вам нравится, вам все это очень нравится, но если так будет теперь всегда… С портвейном лучше, портвейн по мозгам шибает, и в подъезде не надо спину держать и руки прятать, а главное – глаз не видно.
«Тебе хорошо, ты сейчас уйдешь, а завтра уедешь в свою Америку со своим голосом и словами, со своим взглядом и улыбкой, а нам здесь оставаться – в общей, в вони, с одним очком на сорок человек, со следователями-сволочами, прокурорами-гадами и судьями-суками», – так примерно думали вы, как внезапную тошноту, ощущая подступающую неприязнь к этому редкому человеку.
И ты понял вдруг: а ведь он, этот проповедник, не знает наизусть
– А вы знаете десять заповедей?! – выкрикнул ты из толпы.
Ты ни разу не произнес эти слова про себя, как делал всегда, прежде чем задать интересующий тебя вопрос, – он вырвался из тебя сам, как бы существуя отдельно, и ты услышал его, как будто не ты его задал, и тут же успел незаслуженно собой погордиться: не постеснялся, не побоялся…
И сразу все замолчали и, глядя на тебя, погордились тобой, а заодно и собой, как будто они тоже именно этот вопрос хотели задать, а ты опередил.
Лишь для одного человека он оказался огорошивающе-неожиданным – настолько, что он как будто не понял его смысла.
– Что? – тихо, словно не веря своим ушам, спросил Ник Шерер.
А ты праздновал уже победу, вы праздновали уже победу, и ты заговорил тоном победителя, призывая заморского проповедника к окончательному ответу.
– Десять библейских заповедей.
– Что – десять библейских заповедей? – Растерянность впервые появилась на лице американца.
Ты стоял напротив (и когда только успел подойти?), испытывая незнакомое тебе чувство превосходства над другим человеком, и надо признать, это было приятное чувство.
– Напомните нам их, пожалуйста… – с вежливой язвительностью в голосе попросил ты.
– Как? Наизусть? – попробовал уточнить американец, словно все еще не веря.
Ты хотел сказать: «Ну разумеется», но тебя опередили и заглушили голоса слева, справа, сзади.
– Наизусть!
– Конечно наизусть!
– Наизусть, как же еще?!
Кажется, он даже попятился, во всяком случае, подался назад и проговорил растерянно:
– Но нельзя помнить наизусть всю Библию.
– Всю нельзя, а десять заповедей вы обязаны знать, раз уж взялись проповедовать, – произнес ты, все больше удивляясь самому себе, как бы открывая в себе нового, совершенно неизвестного тебе человека, и этот человек все больше тебе нравился.
– Ну, вы мужики, даете! – хохотнул Ваня Сорок Сосисок и хлопнул с мокрым чмоканьем по своей ладони дубинкой – надзиратель струхнул, а вам не было страшно.
Проповедник поднял небольшую Библию, которую во все время разговора держал в руках и объяснил:
– Но ведь можно открыть и прочитать…
– Открыть и мы можем!
– И прочитать…
– Прочитать каждый дурак может…
Победа – слово глубокое. Помимо первостепенных значений и высоких смыслов, его определяющих, имеются значения третьестепенные и низкие скрытые смыслы: победить означает еще и низвергнуть, унизить, уничтожить противную сторону – так, и только так понимали сейчас победу и уже праздновали ее твои сокамерники и ты.
– Значит, не знаешь? – а это был уже Мухорт – отсутствие у оппонента базисного знания давало ему право перейти на «ты». – Вот я, например, электрик, я знаю, что минус на плюс нельзя – замкнет. Или таблицу умножения…
– Или ПДД, – подсказали ему.
– Или УК!
Услышав последнее, все радостно засмеялись – в самом деле, в общей находилось немало тех, кто помнил наизусть весь уголовный кодекс, тот же Смотрящий. Получалось, уголовники знали, что могли и не знать, а проповедник не знал того, что знать был обязан.