Свечка. Том 2
Шрифт:
«Бандит покупает оружие или с риском для жизни добывает его, милиционеру оружие выдается бесплатно и охраняется законом», – закрыв глаза, думал ты.
«Бандит опасается наказания, менты действуют безнаказанно, но почему, почему, почему, чёрт побери, менты подражают бандитам, ведь подражать – значит завидовать?!» – озабоченно и нервно думал ты.
– Лёха?! – на этот раз первым заорал твой конвойный, до этого он только отзывался и отвечал на вопросы прапорщика.
– Чё?
– Корабль?
– Корабль!
– Литература?
– Крутая
Эти слова сержант произнес на удивление четко и отчетливо, и ответы прапорщика были такими же, хотя, казалось бы, слова для них чужие и даже малопонятные: «литература, крутая тема».
Тебе, старому книгочею, порадоваться бы за молодежь, но ты нервно зевнул и зябко поежился, потому что знал, что стоит за этими словами.
«Менты те же бандиты, только хуже», – подумал ты, так и не найдя ответа на свои вопросы, не додумав свою мысль, не собрав ее.
Ты сразу понял, о чем речь, когда твои конвоиры предлагали что-то «взорвать» – речь шла о наркотиках.
«Взорвать» означало закурить.
«Корабль» – это коробок анаши на четыре косяка, «литература» – просто конопля, а «крутая тема», – анаша, так сказать, улучшенная, более крепкая, что ли.
Ты узнал всю эту несложную и немного для тебя обидную терминологию в общей. Там «взрывали», «ширялись», «сидели на колесах», и не только те, кто сидел, но и те, кто охранял. Последние и обеспечивали заключенных дурью, продавая ее по цене в три-пять раз дороже, чем она стоила на воле, и те же самые охранники при очередном шмоне могли отобрать ее и вновь продать тем, у кого отобрали, уже с двойной накруткой в цене.
От твоих конвойных шел неприятный и опасный нерв, беспокойные и раздражающие вибрации – это они мешали, не давали додумать мысль дня.
«Менты те же бандиты, только хуже!» – сердито повторил ты свой последний, самый слабый постулат, являющийся, по сути, не постулатом даже, а брошенным от досады и неспособности ничего доказать выкриком, и, закрыв глаза, постарался переключиться, чтобы уйти.
В лес, разумеется…
Но мыслям о лесе несуществующем, где тебе всегда было так хорошо, помешал въезд в реальный лес, где должен был состояться следственный эксперимент.
Ты понял, что вы въехали в лес, когда машину стало раскачивать из стороны в сторону, причем так сильно, что приходилось держаться за стены, а сержант даже уперся ногой в дверь твоей крошечной камеры и громко матерился.
Лёха в кабине матерился еще громче, ругаясь последними словами на водителя, впрочем, не так зло, как азартно.
Потом вас подбросило на ухабе, кинуло вбок и опустило на одну сторону в какую-то яму.
– Газу! – страшно заорал в кабине прапорщик Лёха, мотор взвыл на предельных оборотах и тут же заглох.
Сделалось тихо.
Прапорщик зло заматерился
Хохол замер, напряженно вслушиваясь в то, что происходит за железными стенками автозака.
Захотелось по малой нужде, но ты привычно заставил себя об этом забыть и, закрыв глаза, стал представлять себе лес, в котором вы находились.
«Может, там уже распогодилось?» – с надеждой подумал ты, вспоминая старое забытое слово.
– Ромашка-6, Ромашка-6, я Облако-16, – громко заговорил прапорщик в рацию.
«Облако» – конвой, «Ромашка» – следователи – эти романтические позывные давно не вызывали у тебя ни улыбки, ни усмешки.
Старая рация шипела и трещала.
Разговор смежных служб почти сразу перешел в перебранку.
– Вы где?
– На месте.
– На каком, блин, месте?
Оказалось, что произошла какая-то путаница в бумагах и вместо четвертого квартала леса вы оказались в четырнадцатом.
Лес, как и город, поделен на кварталы, ты это всегда знал.
Впрочем, остальные участники следственного эксперимента из-за пробок не добрались и до четвертого, они вообще еще не въехали в лес, из-за этого следственный эксперимент перенесли с двенадцати на четырнадцать.
– Успеете до двух? – спросил Лёху строгий мужской голос.
– Чё? – ответил он обиженным вопросом.
– Ничё! – завершила сеанс связи «Ромашка», и тут же Лёха заорал весело и зло, обращаясь к твоему конвойному:
– Хохол! Выходи, подлый трус!
Сержант только этого и ждал – вскочил и, стуча автоматом по железу стен, открыл дверь и выпрыгнул наружу, и они стали там дурачиться, изображая встречу двух старых друзей после долгой разлуки, хлопая друг дружку, хохоча и матерясь. Ты сделал над собой усилие и улыбнулся.
«Менты тоже люди», – продолжилась увядшая мысль и тут же увяла совсем. Ты устало закрыл глаза, сунул озябшие ладони между коленей и замер.
– А-а-а-а-а!!! – закричал вдруг Лёха – очень громко и очень протяжно. Так кричат горожане, оказавшись на воле – в поле или в лесу, где никто не посмотрит осуждающе и не покрутит пальцем у виска и уж тем более не позовет милицию.
Раньше тебе тоже хотелось иногда так закричать, но никогда не решался.
– Чё орешь? – со смущением в голосе спросил Хохол, но вместо ответа Лёха вновь закричал:
– А-а-а-а!!!
– Ты чё? – недоумевал Хохол.
– Эха хочу, – объяснил прапорщик.
– Нема эха, – проговорил Хохол, вслушиваясь в лесную тишину.
Ты улыбнулся, согласившись: да, в Москве эхо не живет, если не считать радио «Эхо Москвы», которое ты так давно не слышал, что уже и не хотелось.
– А-а-а-а!!! – продолжал кричать Лёха.