Свенельд или Начало государственности

Тюнин Андрей

Три дня промучились мы с Ермилой, чтобы сочинить нечто подобное завораживающим песням его брата, и, спасибо Перуну, что нашей стряпни хватило для исполнения разработанного плана. Для пущей убедительности Ермила прикинулся слепым, а кисет с ядом мы намертво приклеили к тыльной стороне гуслей. Конечно же, я прекрасно помнил, что с детских лет Олег никогда не разлучался с ладанкой, хранящей противоядие от самой распространенной отравы, – она и должна была послужить одним из неоспоримых доказательств его виновности».

– Где найти Ермилу? – впервые перебил Вадима Рюрик.

– Зачем, – пожал плечами Вадим, – ему не прожить без песен

брата, без них он, как тело без души.

– Продолжай! – потребовал Рюрик.

И Вадим продолжал:

«Неминуемое при смене власти броженье, взбаламученное мною, вспенилось чересчур быстро и бурно. Но нет добра без худа – покончить со всеми вами появилась возможность одним ударом. Жаль, не получилось! Не боги защитили тебя, конунг, а мелочные несуразицы в моих намерениях. Пьяница Лешак, влюбчивая девка, безродный толмач – их благодари за то, что не сбылись мои планы.

– Чем же было вызвано недовольство толпы?

Вадим передохнул, словно раздумывая, стоит ли отвечать врагу, одолевшего его и без понимания своих ошибок, но все-таки ответил.

 – С тех пор, как ты стал править нами – ни разу не собирался общий совет племени – и от тебя отвернулся простой народ; ты приблизил к себе черных людей, отодвинув знатных и достойных – и лишь благородство последних не позволило тебе узреть их презрение; ты взял на себя право вершить верховный суд – и оскорбил этим волхвов, и только Пелгусий отвел от тебя порчу, ниспосланную ими; твои жертвы Перуну были продиктованы не смирением перед ним, а хитроумными интригами или дальновидным расчетом – и ни одно твое семя не проросло во чреве славянских женщин – разве всего этого не достаточно.

 – Но ведь даже в волчьей стае есть вожак, а журавли держат путь к берегам Понта, повинуясь летящему во главе клина. И тебе ли не знать, что на смену погибшему или одряхлевшему и не способному верховодить вожаку приходит другой и меняет повадки стаи по своему нутру, инстинктивно чуя опасность в устоявшихся устаревших традициях.

 – Да, ты говоришь правильно, но ведь мы не птицы и волки – мы люди!

 – А люди более всех разумных существ приспособлены к изменениям! И сейчас есть племена, не знающие железа; не умеющие добывать огонь не иначе как от молнии, поразившей высохшее дерево; ни на шаг не отступающие от обычаев праотцев своих – и какова же их участь? Рано или поздно они превратятся в рабов для тех, кто впитывает новые веяния, словно потрескавшаяся от засухи земля долгожданную влагу.

 – Оглянись, Рюрик! Кто согласился терпеть ярмо твоей власти, ради неясного, чужого и сомнительного будущего: Пелгусий, одной ногой стоящий в могиле; Горыс, отец которого отказался от родной веры и стал посмешищем в глазах покорявшихся ему ранее; Степан, лишившийся уха как предзнаменование, что был глух к стенаниям сородичей или Свенельд, сам себя чувствующий чужаком даже среди вас – варягов.

 – Вадим, разве все это, – Рюрик горестно повел глазами в сторону горы трупов, выросшей около стены замка, в сторону сожженного города, – разве все это стоит моих вынужденных ошибок или ненамеренных оплошностей?! Твой отец завещал мне строить города – ты их жжешь, твой отец лелеял мысль покончить с междоусобицей – ты раздуваешь ее!

 – Он не мог предвидеть всех последствий твоих действий. Семя сорняка, занесенное ветром в огород, может со временем задушить проклевывающиеся злаки.

 – Ты убивал невинных, Вадим, ты избрал заведомо самый кровавый и неправедный путь

для достижения личной цели – княжеской власти. Не прикрывайся благими намерениями!

 – Сорняки уничтожают, Рюрик! И не беда, если вместе с ними из земли вышвырнут и несколько полезных злаков. Наш разговор затягивается и ни к чему не приводит – верши свой суд, конунг!

 – Да, мы говорим не слыша друг друга. Что ж, дай слово никогда больше не становиться у меня на пути и, несмотря на все твои чудовищные злодейства, исполняя волю отравленного тобой Трувора, я отпущу тебя.

 – Нет! – Вадим даже приподнялся на цыпочки, чтобы быть вровень с Рюриком. – Тебе придется казнить меня. Теперь, когда я раскрыл перед тобой свою душу, пока я жив – ни к кому не поворачивайся спиной, ни с кем не пируй за одним столом, не уединяйся на ложе с любимой – мой кинжал, мой яд, мое проклятье будут подстерегать тебя повсюду!

 – Я знал, что ты выберешь смерть!

 – Да! Пусть я умру сейчас – народ прозовет меня Храбрым. Вадим Храбрый! Звучит лучше, чем Рюрик!

 – Думаешь, я не заслужу достойной памяти?

 – Народ помнит тех, кто дает и тех, кто отнимает. Ты пока ничего ему не дал, но уже многое отнял, так что, не беспокойся, бесследно для народа ты не исчезнешь, но Храбрым останусь только я – руби!

Вадим склонил голову перед князем и теперь как будто врос в землю. Слова его проникли глубоко в души и отпечатались в них как древние письмена на прибрежных скалах и валунах варяжского моря.

Вены на шее Рюрика вздулись весенними реками, бритый череп заморщинило, но, не сказав более ни слова, он вынул из ножен затупившийся за день меч и одним ударом отсек склоненную голову.

И разгладилась кожа на черепе, и не лопнули вены на шее, и не затуманились зеленые глаза.

Голова докатилась до нас, и мы дружно отпрянули от нее, ничуть не сожалея о случившемся, но и ни капли не торжествуя над поверженным врагом.

А обезглавленное тело еще продолжало держаться на кривых коротких ногах, и Рюрику пришлось плашмя приложиться мечом к осиротелым плечам, и тогда оно покачнулось и грузно шмякнулось на землю, обдав нас теплой жижей из грязи и крови.

 Часть третья Наследник

22

Выздоровев и окрепнув, Горыс и Степан с разрешения шехонского вождя отправились в Сожск, а я, после обряда очищения снова оказавшись на попечении Наты, честно говоря, не торопился покидать речной край.

Раньше я относился к женщинам, просто как к существам, необходимым для продолжения человеческого рода, как к неизбежности, без которой жизнь воина теряет половину своего смысла: прежде чем попасть в вальхаллу, надо не только убивать врага, но и пополнять воинский запас родного племени. Большинство тварей бог создал парами, и человек не попал в число исключений. Удовольствие не было самоцелью во время физической близости – лишения не расслабляют, а закаляют воина, а страсть – источник помутнения и раздвоения рассудка. Часто во время продолжительных походов по традиции отцов и дедов мы обзаводились наложницами, но жили с ними как с женами лишь после решающих побед, а затем, отплывая домой, бросали их без сожаления на произвол судьбы. Но, случалось, в глазах некоторых из них при прощании появлялись слезы, а лица кое-кого из варягов искажала прорвавшаяся сквозь самообладание гримаса недоумения.