Свенельд или Начало государственности

Тюнин Андрей

– Да, – негромко, но твердо произнес Рюрик, и всепроникающее эхо донесло его чеканный ответ и до толпы, собравшейся на берегу, и до ладьи, покинувших нас Аскольда и Дира, и до ушей потустороннего мира, где теперь обитали и Гостомысл и Мергус, ставший Мером.

Олег словно ждал именно такого ответа – слишком уж быстро в его руках появился бирюзовый браслет чуть светлее зеленых глаз Рюрика с изображением хищной двуглавой птицы, напоминающей гордого орла.

– Когда-то владелец браслета был могущественным вождем всех славян, – Олег бережно передал драгоценность мне, так как именно нос нашей лодки упирался в корму суденышка, где размещался юный брат Гостомысла, – многие охотились за ним как за ценнейшей добычей в своей жизни, но он должен принадлежать тому, кто

вступил на опасную и благородную дорогу славянского объединения.

Я осторожно встал и на сдвоенных ладонях, через голову необычно молчаливого Щепы, передал браслет Рюрику. Десятки немигающих глаз не отводили взгляда от легендарного украшения, а моим ладоням стало зябко, словно я только что держал в них не легонькую вещицу, а толстый, обжигающий холодом кусок льда.

Рюрик, так же, как и я, принял браслет на сведенные вместе ладони, вытянул руки к центру лодочного круга, а затем резко развел их в стороны, и драгоценная реликвия булькнула в воду залежавшимся на берегу замшелым камнем. Лодки покачнулись, судорога исказила водную гладь озера, и зловещая тишина повисла над нами и над всем видимом глазу пространством. Но не охнул Олег, первым нарушивший изумленное молчание присутствующих:

– Объясни!

– Браслет – символ прошлого – источник раздора и зависти, наша слабость, а если мы хотим стать сильнее и мужественнее – наша опора сегодня – совместная решимость идти до конца. Мы должны быть сильны духом и деяниями, а не памятью славного, но далекого прошлого.

– Я согласен с тобой, – вновь первый отреагировал Олег, и боюсь, не одному мне показалось, что он и Рюрик заранее обговорили и свои действия, и свои реплики.

Однако тут же следом раздался незнакомый спокойный и мелодичный голос

– Пусть будет так. Но готов ли ты отказаться от Одина, взять в жены славянских дочерей и жить по нашим законам и обычаям? – Голос принадлежал Пелгусию. Старик сидел в лодке с прямой спиной, со скрещенными на груди руками, на которые спадала холеная, причесанная волосок к волоску серебристая борода. Странно, что, требуя ответа от Рюрика, его широко посаженные проницательные глаза буравили мое лицо, изучая мои глубоко спрятанные мысли и сомнения.

– Да, – ответил Рюрик, а я подумал, что, если бы здесь был Дир, он бы нашел подтверждение своим выводам, высказанным при вчерашнем прощании. Может, действительно слишком легко мы отказываемся от Одина, и можно ли вообще отречься от того, с чьим именем шел на смерть и чьим именем приветствовал и последний глоток пресной воды в соленом море, и первый крик новорожденного младенца? Как мог Рюрик произнести это «да» не колеблясь, с решимостью обреченного раз и навсегда покончить с прошлым, занявшим большую часть дарованной именно Одином жизни? Он что, действительно поверил в проклятье Одина, или его вера не была всеобъемлимой и истинной? А как быть с новыми богами, чьи лики сейчас направлены прямо на Рюрика и чьи имена он даже не успел запомнить? Завтра он должен поклоняться им, и их именем освещать свои деяния. Он что, считает богов равными себе и думает, что они поймут перемену его убеждений, не перессорясь между собой? А может, он и не верил в Одина-бога, воспринимая его лишь как еще один символ законной родовой власти?

Я почувствовал, что запутался в своих мыслях, словно птица в охотничьих силках, и что Пелгусий немного смог прочитать по моему лицу, зря напрягая старческие глаза. С трудом мне удалось сосредоточиться и прислушаться к продолжающемуся разговору. Вопросы теперь задавал Вадим, знакомый нам по встрече с умершим Гостомыслом.

– Мы надеялись на ваши дружины, а вас слишком мало. Сегодня утром вас осталось четверо, куда отправились Аскольд и Дир?

Совет превращался в своеобразный допрос, но Рюрик обязан был отвечать, и мне становилось интересно, как он объяснит скоропалительный отъезд наших сородичей, не прибегая ко лжи. Говорить правду – было бы глупо и губительно, а представить себе Рюрика в роли обманщика я просто не мог, за долгие годы привыкнув к его суровой честности. Но видно первый совет с нашим участием на новой земле был созван и для

того, чтобы менять мои представления о том, кого я знал лучше, чем себя.

– Они как раз и отплыли за варяжскими дружинами, – теперь уже Рюрик уставился на мою переносицу, игнорируя обращенные на него взгляды русичей, но я и сейчас справился с целой бурей обрушившихся на меня чувств, и он, как ни в чем не бывало, продолжил – завтра за помощью отправятся и Синеус с Трувором!

Быть правителем по праву рождения или придти к власти в результате собственных усилий и игры случая? Быть предельно откровенным, зная, что твоя правда воспринимается как высшая беспрекословная добродетель при любых последствиях или ловчить и изворачиваться, не уповая на милость богов, страшась неудачи и полного краха? Принимать решения в гордом одиночестве или вовлекать в свои хитросплетения друзей и близких, взваливая и на них тяжелое бремя ответственности за свое решение и подвергая их неминуемой опасности в случае неуспеха? Целый рой подобных вопросов пронесся в моих мыслях, и я окончательно потерял способность следить за дальнейшим ходом разговора.

Когда мы причалили к берегу, рядом со мной оказался не Рюрик и не Щепа, а Пелгусий, – очевидно, волхва не переставала интересовать именно моя особа. Уважение к нему было столь велико, что члены совета, заметив желание Пелгусия переговорить со мной, почтительно предоставили нам такую возможность, оставив нас наедине у кромки священного озера. Старик в очередной раз попытался проникнуть в мою душу своим изучающим взглядом и снова потерпел поражение. Смирившись с ним, он подошел ко мне вплотную и произнес еле слышно, так как будто пытался убедить самого себя:

«Не осуждай его, он словно ладья, с переломанными веслами выброшенная штормом на незнакомый берег. Ты можешь стать ветром, наполняющий его новый парус, тебе по силам стать первым среди его гребцов. Но не торопи время и не пытайся ничего изменить, просто будь рядом с ним, рядом с его наследником. Просто будь рядом и все – остальное приложится – слишком много случайностей совпало по времени, слишком много ручейков влилось в одну и ту же реку на небольшом протяжении». – Пелгусий рассуждал полузагадками, характерными для жрецов любой страны, и я, старался слово в слово запомнить его высказывания, что бы потом неоднократно просеять их смысл через сито бесконечных дней и ночей.

А пока утверждения волхва впивались в мой воспаленный разум, как стрелы в истерзанное тело, уже не ощущающее нестерпимой боли.

Старик на сей раз безошибочно угадал мое состояние, взял меня под руку и молча, через все капище, провел в свое скромное жилище, находившееся под сенью сытых идолов в начале устрашающе темнеющего леса.

Это была просторная землянка, отделанная снаружи гладкими сосновыми досками, потемневшими от времени, с шатровой крышей на поверхности из окоренных бревен. В ней было прохладно и сыро, несмотря на солнечный день снаружи, а одинокая коптящая лучина, вставленная в изъеденный ржавчиной треножник, не могла заменить ни яркое сияние солнца, ни скромный отблеск луны. Приглядевшись со временем, я заметил пучки причудливых кореньев, развешанные по стенам, и серебряный чан без днища, наполовину вкопанный в земляной пол и заполненный мерцающей водой с отражением кусочка далекого неба, пробившегося через едва видимое отверстие в вершине шатровой крыши. Пелгусий достал откуда-то простенький без резных и расписных украшений ковш, осторожно, боясь, чтобы вода из источника не перелилась через край, наполнил его и протянул мне. После нескольких глотков я почувствовал, как холод проникает внутрь от гортани до желудка, но выпил все до донышка. Удовлетворенно приняв назад пустой сосуд, старец вывел меня наружу, и вскоре мы вышли к неприметному водоему, бурлящему от лопающихся на поверхности пузырей воздуха. Я понял волхва без слов, и через миг моя голова как большой нелопающийся пузырь торчала посередине озера, вода в котором так же оказалась обжигающе ледяной, и я совсем перестал ощущать свое тело за исключением теплого бьющегося комочка в левой стороне груди, которое с каждым новым мгновением становилось все меньше и меньше.