Сверхновая. F&SF, 2004 № 37-38 (выборочно)
Шрифт:
— Всё верно. Ну и что?
— Вы — воплощение двух кошмаров прошлого: насилия и отчуждённости. Все наши социологи считают их типичными болезнями двадцатого века и предупреждают, что выжили мы только потому, что избавились от этих недугов.
— Вы от них не избавились. Вы лишь научились скрывать их.
— Возможно, вам так кажется, но случаи насилия теперь крайне редки, а отчуждение практически не встречается. И только римраннеры — люди, в которых мы нуждаемся, люди, которым мы доверили нашу передовую линию защиты —
— Почему бы вам просто не устроить для нас карантин? Посылать наверх, но вниз не пускать.
— Такое предложение рассматривалось.
— Впервые слышу. Расскажите подробнее.
— Конфиденциально, капитан. Надеюсь, это ясно? Абсолютно конфиденциально.
— Понятно.
— Три года назад, специальная комиссия рекомендовала перенести базы римраннеров на “Луну-IV” и объединить с комплексами “Соломонов” и “Паладинов”. Для римраннеров должна была быть выстроена отдельная колония.
— Проклятые неблагодарные ублюдки, — сказал Вандерхорст, поднявшись с места.
— Предложение было категорически отвергнуто и никогда более не выдвигалось. Я упомянула о нём, чтобы вы поняли, какой страх вызываете в некоторых умах.
— Некоторых умах. Отродье сукиных детей, плевавших в моего отца, вернувшегося с войны, от которой они отвертелись, — Вандерхорст уселся обратно в кресло. Он бессмысленно уставился в пространство перед собой, тяжело дыша. — Думаю, вам лучше уйти, — сказал он.
— Я не была согласна с тем предложением, голосовала против. И сделаю это снова, если понадобится.
— Я завершу следующий виток в 2107 году. Вам будет за восемьдесят. Возможно, вы уже умрёте. Кто знает, как всё тогда обернётся?
— Вы можете остаться и работать на программу.
— В окружении лоби, считающих меня чокнутым? Увольте, сенатор, я лучше полечу.
— Жаль, — сказала Далтон. Она поднялась и ушла.
Несколькими минутами позже Вандерхорст пробормотал:
— И на том спасибо.
Он с усилием поднялся и налил себе выпить.
В начале второго, с бутылкой в руке, он добрался до коммуникатора и набрал личный код Корри и Джеммы. Прозвучала нежная трель, и через некоторое время на экране появилась сонная Джемма.
— Ван! С тобой всё в порядке?
— Вы сообщили Далтон. Делаете вид, что оставили нас в покое, а на самом деле следите за мной так, что от вас никуда не денешься.
— Скажи, где ты находишься, Ван. Мы поможем тебе.
— Не желаю вашей помощи. Не желаю иметь дела ни с кем из вашей шайки.
В голосе Джеммы зазвучала некоторая настойчивость.
— Ван, сообщи, где ты находишься. Мы вместе во всём разберёмся. Так будет лучше. Доверься нам, Ван.
Вандерхорст протёр глаза. Когда он снова взглянул на экран, то увидел, что Джемма подала знак кому-то ещё. Заметив обращенный на неё взгляд, она умоляюще протянула руку.
— Пожалуйста, Ван, позволь
Ни слова не говоря, Вандерхорст с размаху запустил бутылку в изображение. Он ещё немного постоял перед разбитой панелью, испытывая глубочайшее удовлетворение, затем повернулся и начал быстро собирать свои вещи.
Кроме блёклого зелёного ковра, всё в комнате было выдержано в пастельных голубых тонах. Цветовая гамма способствует успокоению, как говорили Вандерхорсту улыбчивые, но серьёзные социальные ассистенты. Однако он почему-то никак не мог успокоиться, хотя с ним обращались мягко, смотрели с сочувствием, не переставая улыбаться.
На второй день своего пребывания в Профилактории, Вандерхорст начал задумываться, надолго ли он здесь застрял. Постоянные улыбки и вежливое обращение не вводили его в заблуждение. Он был пленником и сознавал это. Если стремление к насилию и отчуждённость были преступны в 2087 году, то он преступник. Если это болезни, то он пациент. Так или иначе, он не свободен.
В то же время Вандерхорст ждал ответных действий от своих стражей. Его нижняя губа была разбита и на виске вскочила болезненная шишка, а суставы пальцев были покрыты целебной плёнкой так, что не сгибались. Как бы там не считали в верхах, всё-таки на Земле еще есть люди, способные на насилие. Мысли Вандерхорста путались. Он напился как свинья, проклинал весь род людской, бил всех, до кого мог дотянуться. И теперь сам себе внушал отвращение. Он не принадлежал этому времени.
Мягкий сигнал возвестил время завтрака. Вандерхорст поднялся с кровати, потянулся и подошёл к слоту раздачи. Над ним включился экран, с которого Вандерхорста приветствовала, улыбаясь, молодая женщина.
— Доброе утро, капитан. Хорошо ли вы спали?
— Я всегда хорошо сплю. Это важная часть моей работы.
— Мы хотим, чтобы вы пришли в норму. Вы поступили к нам в состоянии сильного перенапряжения…
— Как насчёт завтрака? — оборвал её Вандерхорст.
— Конечно, капитан. Может быть, сегодня вы более расположены к беседе? Обстоятельства складываются чрезвычайно удачно, старший советник свободен весь день и очень хотел бы встретиться с вами.
— Сейчас мне нужен завтрак. Дадут мне его?
Женщина смотрела на него ласково, как мать на непослушного ребёнка.
— Капитан Вандерхорст, если бы вы попытались понять, как мы хотим вам помочь, я уверена, вы были бы рады сотрудничать.
— Я не сотрудничаю на пустой желудок.
И в этот, и в последующие дни, каждый приём пищи проходил под аккомпанемент лести и мягко выраженного сочувствия. Вечером пятого дня, когда Вандерхорст сидел за своим бледно-голубым столиком и раскладывал пасьянс, дверь отворилась. Крепко сбитый социальный ассистент стоял на пороге, и в его руке был небольшой дорожный чемодан.