Свержение ига
Шрифт:
Матвей подбежал к очагу, вынул оттуда уголёк и стал чертить прямо на полу.
— Ограбление новгородцев случилось десятого октября, не доезжая до Белого городка, вот тут. — Матвей поставил первую отметку. — Оттуда до Великих Лук день спешного пути, до Витебска — немного более, а меж ними тоже почти день. — Матвей поставил ещё две отметки и соединил их прямыми линиями — образовался треугольник с почти одинаковыми сторонами. — Кто обнаружил убийство гонца?
— Я! — вскричал Прон. — Сразу же опосля свершения.
— И ты сразу же подался в Великие Луки, чтобы
— Конечно, я человек маленький, — воспрянул Прон.
— А когда князь тебя с новой грамотой послал? — продолжил допрос Матвей.
— Сразу же, уж очень он спешил нашему государю услужить.
— Зато ты не торопился.
— Что болтаешь?! Да я в эти дни и часу не спал, с седла не слезамши, инда птица летел, — обиделся Прон.
— Коли так было, нагнал бы нас на другой же день, мы почти двое суток на том злом месте простояли. А ты появился лишь на четвёртый день. Где гулял?
Прон растерялся, забегал глазами.
— Молчишь? Тогда скажу я: подался в Витебск за советом. Летел он и вправду как птица: двенадцатого октября он в Витебске, получает от Лукомского желаемое и, не задерживаясь, пускается в обратный путь. Тринадцатого числа он уже у Белого, а на следующий день догоняет нас. — Матвей поставил углём четвёртую отметину.
— Зачем ты голову трудишь нам этими цифирями? — не выдержал Хованский. — Что это доказывает?
— Только одно: если бы Прошка возвращался через Великие Луки, потерял бы день и догнал бы нас только пятнадцатого.
— Ну и что?
— А то, что обе грамоты: и та, что Прошка привёз, и та, что поляку подброшена, писались в Витебске.
— Ну?
— И значит, князь Лыко государю не писал ни первой, ни второй грамоты.
Прон не сдержался:
— Как не писал? То всё слова да цифири одни, я тож могу наговорить, сколь хошь...
В это время принесли старые грамоты. Хованский склонился над ними и почти сразу же воскликнул:
— А и верно, разные грамоты! Что же это, твой Сова руку переменил?
Прон озадаченно молчал, а потом вдруг крикнул пронзительным базарным криком:
— То ещё доказать, доказать нужно!
— А и нахал ты, приказный, — изумился Иван Васильевич, — ну-ка, вырви у него язык, чтобы впредь не дерзил князьям.
Палач тут же вынырнул из глубины подвала.
— Поспешай-ка ко мне, кормилец, — оживлённо забормотал он.
— Повремени с казнью, государь, — осмелился Матвей, — я ещё до главного не дошёл.
— Что ещё?
— Если Лыко тебе грамот не писал, значит, и гонца не отряжал и вдогон никого не посылал. Как же тогда сей плуг у разбойного места оказался? Ответ только один: сам разбой учинил, казну спрятал, а князем прикрылся.
Великий князь покачал головой:
— Приказный-то и впрямь проказлив. Я попервости на Лыку грешил, зная его несытство, думал, что разбой без его рук не обошёлся, а дело, оказывается, в этом воре. Теперь языком не отделаешься — казнить!
Прон рухнул на колена:
— Винюсь перед тобой, государь. Всё скажу без утайки. Очернил я твоих людей, это верно. Только крови на мне нет и казны не утаивал,
Великий князь брезгливо оттолкнул его сапогом и сказал Хованскому:
— Выспроси у него всё и поступай как знаешь. Людей, им оклеветанных, освободи и за вину свою выдай им по три рубля пени. Следующий раз будешь знать: что неладно, то и накладно.
А Матвею приказал прибыть во дворец с отчётом о своей поездке. Внимательно слушал великий князь его рассказ о киевской жизни, отношении литовского населения к Москве, состоянии кварцянского войска, коплении военной силы под Витебском, настроении служивых татар и слухах, которыми полнится чужеземье. Слушал, но замечалось, что заботит его иное. «Не ко времени новгородская крамола пришлась», — подумал Матвей и спросил о предстоящей войне. Великий князь сразу понял, о чём речь, вскинул брови:
— Не будет войны с Новгородом, нетто со своей вотчиной воюют? Выпороть, правда, ослушников придётся.
Под конец сказал он добрые слова об их службе и спросил, чего желают в награду. Попросил тогда Матвей освободить его от сыскного дела и вернуть в монастырь.
— Обиды свои захотелось выплакать? — усмехнулся государь.
— Обида есть, — согласился Матвей, — но не она зовёт к покою. Много езжено, много видано, пора потомкам о нашем времени поведать, дабы знали, что к чему.
— У митрополита для того, чаю, не одна сотня писцов имеется, али не доверяешь?
— Нет, да и ты, государь, не веришь. В их воле белое в чёрное перекрасить, бумага-то всё стерпит. Зато после не отмоешься.
Помолчал государь, подумал, потом сказал:
— По делам нашим да воздаётся. Не дурнее нас потомки, разберутся в цвете. А просьбу твою уважу наполовину: Хованскому не верну, но и в монастырь не пущу. Будешь пока при мне состоять, в нашем семейном деле теперь свой сыск нужен. Через неделю двинем в Новгород и приятеля твоего прихватим, он, помнится, в пушечном деле горазд. Нам в этот раз пушки зело как пригодятся.
И уже на следующий день весь великокняжеский двор был охвачен предпоходной суетой.
Глава 7
СМУТА
И звучным голосом он снова загудит,
И в оный судный день, в расплаты час кровавый,
В нём новгородская душа заговорит
Московской речью величавой.
26 октября 1479 года великий князь выступил в Новгород, взяв с собой всего тысячу человек. Опасного в том не узрели — с такой безделицей на войну не ходят. Этого и добивался Иван Васильевич: в преддверии грядущих событий нельзя дразнить врагов внутренним раздором, посему хотел потушить дело мирным путём. Накануне вызвал сына да ближайших сподручников, чтобы дать последние наставления. Настроение было плохое, ибо в быстром сборе выявилось много неполадок, говорил с раздражением: