Свержение ига
Шрифт:
Они встретились как близкие люди. Вассиан приятельствовал и не раз оказывал личные услуги великому князю Василию Тёмному, его стараниями был тот вызволен из татарского плена. А к сыну своего приятеля он испытывал поистине отцовские чувства. Иван Васильевич тоже любил старика и ценил его за честный, бесхитростный нрав. Своей могучей плотью, громогласием и суровым, изрезанным глубокими морщинами лицом он скорее напоминал бывалого воина, чем высокого священнослужителя. Если бы только не велеречивые рассуждения, которые он не стеснялся произносить по любому поводу! Если бы только не провозглашённое им правило: наше дело говорить, а ваше — слушать! Однако верность великокняжескому
Ныне он приехал с жалобой на монахов Кирилло-Белозерского монастыря, входящего в его епархию. Монастырь этот являлся гнездом нестяжателей — религиозного течения, отрицавшего право церкви на обладание земными богатствами и видевшего её главную задачу в нравственном совершенствовании человека. «Сосуды златы и серебряны и самые священные не подобает нам имети, такоже прочая украшения излишняя, но только потребное в церковь приносите», — учил глава нестяжателей Нил Сорский, считая, что лишь в таком случае церковь сможет сохранить свою независимость и нравственную чистоту. Вассиан этих воззрений не разделял, он более склонялся к взглядам своего бывшего товарища по Боровскому монастырю Иосифа Санина, стоявшего за богатую церковь, хотя и полностью подчинённую светской власти. Но просто чего-нибудь не разделять Вассиан не мог, поэтому решил образумить вольнодумцев и обрушился на них с обличительной проповедью. Обычно кроткие старцы неожиданно взбунтовались, стали спорить, потрясать своими старинными книгами и в конце концов загнали архиепископа в угол. Тот в отместку употребил свою власть и начал менять порядки монастырского общежития. Старцы обратились с жалобой к митрополиту. Ссора быстро вышла за пределы ростовской епархии, знал о ней и великий князь, но выручать Вассиана на этот раз не собирался.
Когда-то он сам увлекался поучениями Нила Сорского — суровыми, честными, корящими не токмо за свершение неправедного, но даже за одни помыслы о нём. «Блюдись, чтобы, угождая людям, не погубить себя и других», — вспомнилась одна из заповедей, и великий князь тяжело вздохнул. В молодости, не обременённой грехами и мудростью, всё воспринималось легко и просто. По мере того как грехи копились, нравственная сторона учения нестяжателей стала затемняться, зато высветлилась другая: отказ церкви от своих богатств, и прежде всего от земельных владений, способствовал бы укреплению его власти. Уже только одно это заставляло закрывать глаза на требование независимости церкви и по-прежнему ласкать нестяжателей. Их противники, «осифляне», как называли себя последователи Иосифа Санина, провозглашающие великого князя наместником Бога на земле, были не менее угодны, ибо крепнущая власть Москвы нуждалась не только в богатстве, но и в моральной поддержке. Следовало поэтому осторожно плыть, используя оба течения и не допуская, чтобы они столкнулись в водовороте. Здесь неуёмность Вассиана была не нужна и даже опасна. Иван Васильевич попытался сказать об этом, но тот словно только и ждал упрёка.
— Не впадай в пагубу, сын мой! — с жаром воскликнул он. — Идущий выбирает себе только крепкий посох, потому и святая церковь, на которую ты хочешь опереться, должна быть сильной. Те, кто именует себя нестяжателями, помышляют лишь о своей гордыне. Они ставят себе в образец кротость Христа, но это лишь начало безумных мечтаний. Далее они захотят сравняться с ним в ином, станут возвышать себя и перестанут повиноваться властям. Нынешние скромные плевелы взойдут густым чертополохом. Поскорее делай свой выбор: стадо никогда
Впереди показалась пушечная изба, и великий князь ускорил ход — слушать новую проповедь Вассиана ему сейчас не хотелось. Отец Дионисий, так неожиданно спасённый от поругания, тотчас поспешил с жалобой. Вид у него действительно был потрёпанный, и великий князь строго посмотрел на литейщиков. Семён неловко переминался с ноги на ногу, прятаться за спину своего начальника ему не хотелось. Василий выступил вперёд:
— У нас со святым отцом спор случился: чья власть главнее? На словах мы негоразды, но показать показали: главнее тот, кто сильнее!
— Истинно! — громыхнул Вассиан, который мог находить подтверждение своим мыслям где угодно. К тому же келарь, известный своей глупостью и вздорностью, уже не раз подвергался его обличениям. Дионисий злобно взглянул на архиепископа и продолжил свои жалобы. Теперь он говорил о задержке святейшего заказа и намерении Василия остановить отливку колокола. Тому снова пришлось объяснять.
— Что ж, оружничему виднее, что делать вперёд, — сказал келарю великий князь, — а нам с тобой не след копаться в чужом чулане, всё одно быстрее хозяина не сыщем надобного.
Он отвернулся, считая разговор оконченным, но отец Дионисий вдруг напыжился и стал грозно говорить слышанные недавно от митрополита слова о том, что христолюбцы никогда не пренебрегают божественными потребами, а если таковое случается, святая церковь найдёт силы, чтобы вернуть их на истинный путь либо низвергнуть с поруганием...
— Да как ты можешь, червь навозный, от имени церкви глаголить? — возмутился Вассиан. — О, я знаю, кто лелеет твою гордыню! Вот он, чертополох, государь, о котором я давече говорил.
— И вправду, мне жаль, что мы поспешили приехать, — сказал великий князь, — пусть бы это добрые люди до конца окончили свой спор.
Стражники тотчас же оттеснили глупого келаря, а великий князь обратился к Василию:
— Так сколько пушек сможешь ты нам выставить для потехи?
Василий помялся:
— Сколь прикажешь! — однако особой решительности в его голосе не было.
— Тогда у мастера поспрошаем. — И великий князь поманил к себе Семёна.
— Это, государь, смотря для какой надобности, — степенно поклонился тот. — Из осадных орудий — пять гафуниц, и то ежели станки успеем приладить, а для стрельбы дробом — дюжину тюфяков и две дюжины пищалей. Ну и для дивья цто-нибудь выставим.
— И все из колокольной меди? — удивился великий князь.
— Да нет... — Семён смешался и замолчал. Василий даже глаза прикрыл от страха: ну как опять начнёт свою правду искать? — Глянь сюда, государь. — Семён показал на литейную яму, из которой выглядывало странное сооружение, — форму для этой верховой пушки мы нацали готовить с весны. Длина еённая поболе двух саженей, а вес за тысяцу пудов...
— Это будет самая большая пушка, и литцы решили назвать её Софией, — похвалился Василий.
— Церез месяц, Бог даст, отольём, церез три высверлим, потом травы высецем да расконфарим, есцо месяца два уйдёт, потом на станок установим, к твоим аманинам навряд ли поспеем, а к княгининым как раз угодим. И всего выйдет путь помене года. Это ницаво, Аристотель говорил, у них на такие пушки поболе года уходит...
— И цокаешь ты это к тому, что приказ мой выполнить нельзя? — нахмурился великий князь.
— К тому... — вздохнул Семён.
— Да не слушай ты его, государь, — взволновался Василий. — Не было ещё такого, чтоб мы твоё слово порушили. Как-нибудь исхитримся, костьми ляжем...