Свет чужих фонарей

Капитанова Татьяна

Подойдя к двери подсобки в торце дома номер восемнадцать, Пашка достал из кармана ключ и открыл дверь. Сбросил куртку – в подъезде было теплее, чем на улице, – взял ведро, открыл кран, торчащий из стены, и налил две трети ведра. Если ему повезет и Марина Витальевна из десятой квартиры будет дома, то она дольет ему горячей воды в ведро, и морозить руки не придется. Затем Пашка взял швабру, тряпку и вышел.

Открыл дверь подъезда своим ключом и первым делом поднялся на лифте на второй этаж. Нажал на звонок десятой квартиры, подождал две минуты. Дверь никто не открыл. Пашка вздохнул. Так и придется мыть полы холодной водой. Никого больше из этого подъезда он не знал,

а звонить в двери незнакомых людей с просьбой о горячей воде стеснялся.

Пашка опустил руки с тряпкой в ведро с водой и постарался побыстрее прополоскать и отжать тряпку – вода была такой холодной, что казалось, будто сотни острых кровожадных иголочек вонзились в Пашкины кисти. Затем подросток поднялся на лифте на десятый этаж, протерев быстренько при этом пол в самой кабине, и далее этаж за этажом спускался по лестнице вниз, оставляя после себя сверкающую чистотой поверхность бетонного пола. Помыв за полчаса лестницы и пролеты на трех этажах, Пашка вновь спустился на первый, чтобы сменить воду. Это была неприятная процедура, так как вода в ведре за это время успела чуть нагреться, а налить пришлось снова ледяную. Пашка еще раз позвонил в дверь десятой квартиры в надежде на то, что Марина Витальевна вернулась, но безуспешно. Мыть дальше придется все также холодной водой.

Чтобы как-то поднять себе настроение, Пашка старался удерживать в голове образ улыбающейся ему Полины, но минута за минутой, час за часом этот образ уходил от него все дальше и дальше, а ежедневные заботы и проблемы снова заняли свое обычное место в Пашкиной голове – главное место, не оставляющее для других вещей почти никакого свободного пространства.

Если бы у него были беспроводные наушники, он бы с удовольствием воткнул их сейчас в уши и врубил какую-нибудь музыку погромче, чтобы не слышать назойливых беспокойных мыслей, но наушников у Пашки не было. И вместо музыки в его голове сейчас гудел целый рой этих самых мыслей.

Ноги, мокрые ноги – что бы надеть дома вместо дутиков перед тем, как идти в сад за братом? Другой зимней обуви у Пашки нет, в мокром идти не хочется, а Ванька точно захочет после садика погулять, как и всегда. Ладно, наденет носки потолще, может, спасут хоть немного.

Ужин… Черт бы его побрал. Надо что-то приготовить, а для этого нужно что-то купить – остатки картошки с сосисками доели вчера, и в холодильнике, скорее всего, пусто. А чтобы что-то купить, нужны деньги – хотя бы рублей триста – четыреста, у Пашки же в кармане было только сто.

Следом за мыслями об ужине и необходимости идти в магазин в Пашкиной голове мелькнуло неуловимо пахнущее чем-то затхлым воспоминание о вчерашнем вечере.

То, что короткая передышка закончилась, Пашка понял вчера сразу, как только переступил вечером порог квартиры. Не успев ничего не услышать, еще не видя мать, парень уже был уверен на все сто процентов, что она спит на диване в неестественной позе, свесив одну ногу вниз и шумно сопя носом, а на журнальном столике стоит открытая бутылка водки. Или, может, бутылка уже лежит под столом.

Тут не было ничего нового. Просто до этого случились несколько недель, когда в квартире не пахло водкой, а мать, пусть и не была в это время матерью в полном смысле этого слова, но хотя бы не выпрашивала у Пашки денег на бутылку, даже сама ходила подрабатывала уборщицей в магазин, иногда покупала какие-то продукты и почти каждый день готовила.

Но самое паршивое заключалось даже не в том, что теперь она точно не будет готовить, а Пашке придется хорошенько прятать деньги, чтобы мать их не нашла в его карманах или рюкзаке. Пашку заставляла скрежетать

зубами мысль о брате. Когда мать чуть приходила в себя после запоя, она вдруг вспоминала, что у нее есть дети – по крайней мере, она вспоминала про Ваню, Пашка-то ее к себе не подпускал. Нина сажала младшего сына рядом с собой на диван, гладила по голове, читала ему книжки, целовала на ночь и помогала собраться в садик утром. Когда же это все в единочасье заканчивалось – так, как закончилось вчера, стоило матери принести домой бутылку водки, – Ваня еще несколько дней ходил по квартире, пытаясь получить по праву причитающиеся ему мамины объятия, но получал лишь запах перегара и взгляд, который не мог ни на чем нормально сфокусироваться, не то что сложить слова в детской книжке в предложения.

И думая теперь о том, что ему придется каждый вечер видеть несчастную моську младшего брата, не понимающего, чем так сильно болеет мама, что не может даже почитать ему, Пашка непроизвольно скрежетал зубами. Он как-нибудь решит вопрос с ужином, в конце концов ста рублей ему хватит на пачку макарон и плавленый сырок, но вот решить вопрос с ребенком, которому жизненно необходима нормальная трезвая мать, а в наличии только пьяная, Пашка абсолютно бессилен.

В этих безрадостных мыслях прошли еще полтора часа. Как-то совсем далеко отодвинулись воспоминания о Полиной улыбке, будто и не было ее. Мысли о деньгах, о матери, об ужине и о брате тоже постепенно отошли на задний план, на передний же вышло чувство холода, который к моменту окончания мытья полов буквально раздирал на куски и Пашкины руки, вынужденные отжимать половую тряпку в холодной воде, и Пашкины ступни, уже даже не просто мокрые, а заледеневшие.

Когда Пашка домывал пол на лестнице между вторым и первым этажом, мечтая лишь о том, как он дома сунет ноги под горячую воду, за спиной он услышал до боли знакомый противный голос.

– Это кто это у нас тут, вы только посмотрите!

Пашка разогнулся и нехотя повернулся на голос. На самой нижней ступеньке стоял Пашкин одноклассник Димка и мерзко ухмылялся. Дмитрий Горчаков являлся самым гнусным сукиным сыном из всех, кого Пашка знал. У него были дорогие брендовые шмотки, последняя модель айфона, несколько тысяч на карманные расходы и совершенно не было ни совести, ни уважения к другим, да и ума, по правде говоря, было не много. Он не считал нужным прилагать хоть какие-то усилия в школе, ведь папочка должен был оставить ему семейный бизнес.

Пашка специально выбирал для подработки дом, где точно не живет ни один его одноклассник, и ходил на работу пятнадцать минут пешком в одну сторону, хотя мог бы мыть полы просто в соседнем доме.

И надо же было такому случиться, что из всех Пашкиных знакомых именно Димка каким-то образом застукал его за таким постыдным для подростка занятием!

– Иди, куда шел, – процедил Пашка, отворачиваясь от одноклассника. Продолжать мыть пол при нем он не мог, но и уйти, не закончив работу, тоже было нельзя. Пашка достал свой старенький смартфон, делая вид, что что-то очень важное читает на экране.

– А я никуда не тороплюсь, – хохотнул Димка. – Тут поинтереснее зрелище, чем обед дома у моей тетки.

Постояв в раздумье несколько секунд, Пашка снова повернулся к однокласснику, задев ведро ногой – как будто случайно, и поток мутной холодной воды хлынул оттуда прямо на ноги Димки, который стоял ниже Пашки. Звук радостно прыгающего по бетонным ступеням железного ведра разнесся по подъезду.

Димка с матерным криком отскочил, но было поздно – его щегольские зимние светлые кроссовки и низ широких голубых джинсов были намочены и испачканы.