Свет и тень, радость и печаль

Мосягин Евгений

«Мать честная, да это же маршал Рокоссовский», – изумился лейтенант. Он оправил одной рукой гимнастёрку и, насколько мог, чётким строевым шагом, не выпуская поводья из руки и видя перед собой только командующего фронтом, подошёл к нему и, остановившись на положенном расстоянии, доложил:

– Товарищ маршал Советского Союза, лейтенант Мосягин, заместитель начальника артмастерской 14-го полка, по вашему приказанию прибыл.

– Вольно, лейтенант. Куда направляетесь?

– Этот конь только что попал в наше подразделение. Решил опробовать его под седлом.

– Как он показал себя?

– Спокойный, послушный…

– Это не верховая лошадь, – сказал

маршал. – Как зовут?

– Польскего зовут его.

– Не Польскего, – поправил маршал, – а Польскего. Давно воюете, товарищ лейтенант?

– С августа 1941-го года.

– А лет вам сколько?

– Двадцать, товарищ маршал.

– Где были ранены? – Рокоссовский указал глазами на жёлтую и красную полоски, пришитые к гимнастёрке лейтенанта повыше ордена Красной Звезды.

– Тяжелое ранение получил под Старой Руссой, а лёгкое – под Москвой.

– Под Москвой, – оживился маршал. – Где же вы были под Москвой?

– 4 декабря 41-го года нас сняли прямо с передовой, где мы держали оборону на Истре, и марш-броском за одну ночь перевели в Химки. 5 декабря пошли в наступление. Направление было на Солнечногорск, Клин и дальше.

Маршал хорошо помнил те тяжёлые дни обороны Москвы. Оказывается, этот мальчишка-лейтенант воевал в его армии.

– Сами вы откуда родом? – поинтересовался Рокоссовский.

– Из города Новозыбкова.

– Вот как!

Маршал был удивлён. В 1943-м году в Новозыбкове недолгое время располагался штаб Центрального фронта, которым он командовал.

– Выходит, лейтенант, мы с вами однополчане. Москву обороняли вместе, и в родном вашем городе война свела наши пути. Ну что же! Берлин тоже будем брать вместе.

– Так точно, товарищ маршал Советского Союза.

– Вы свободны, товарищ лейтенант. Желаю вам воинской удачи.

Лейтенант Мосягин на всю жизнь запомнил эту встречу с великим полководцем своей Родины. Лейтенант дошёл до Берлина и воевал в Берлине, где получил несколько тяжелых ранений. Но это было уже не под командованием Рокоссовского. Маршал Рокоссовский по приказу Верховного Главнокомандующего был назначен командовать 2-м Белорусским фронтом, а свой 1-й Белорусский фронт он передал маршалу Жукову, который брал Берлин.

День Победы

На день Победы погода выдалась теплая и солнечная. Трое мужчин собрались отмечать праздник, а поскольку время было раннее и магазины еще не открылись, им ничего не оставалось, как дымить сигаретами и коротать время в дружеской беседе. Место, где они расположились, было укромное. Когда-то здесь начиналась какая-то стройка. Походили геодезисты с теодолитом, сделали осевую разметку, потом появились строители, выкопали котлован, завезли несколько десятков фундаментных бетонных блоков и поставили несколько бытовок. Потом все приостановилось. Бытовки увезли, а фундаментные блоки остались. Они-то как раз и создавали некое подобие случайного уюта для достойных граждан, имеющих желание в тихом месте приобщиться к покою и тишине при небольшом подпитии и при полном взаимопонимании своих сотоварищей. Местные алконавты, конечно, тоже не обходили своим вниманием этот пустырь, но не о них речь сегодня, хотя они тоже в какой-то мере достойны внимания.

Многие годы пустырь не привлекал внимания никаких власть имущих персон и учреждений. Края котлована осыпались и заросли сорной травой, забор, поставленный со стороны переулка, покосился, и вдоль него замечательно разрослась густая и высокая трава. Кое-где на прилегающей к котловану территории начал прорастать кустарник. Высокие тополя укрывали пустырь

от окошек соседней пятиэтажки. Словом лучшего места для мужской компании во всей округе нельзя было сыскать. И выпить, и закусить, и поговорить, а при случае даже и вздремнуть на бетонных блоках здесь можно было, как дома и даже лучше, чем дома, поскольку независимость и покой всякому, кто хотел этого, здесь был обеспечен.

Из трех собравшихся отмечать праздник мужчин только один был участником Великой Отечественной войны. Иван Тимофеевич Мухин, коренной москвич, от болотистых лесов Северо-Западного фронта дошел до Варшавы, где в январе 1945-го года был ранен, а после госпиталя участвовал в освобождении Праги. Иногда по-приятельски его называли Командиром, хотя никогда и никем он не командовал, как призвали его в армию в 1942-м году рядовым бойцом, так рядовым и демобилизовался он в 1948-м году. А то, что он не погиб на войне, так это простая случайность, потому что она для того и война, чтобы убивать на фронте таких солдат, каким был он – безотказных и безответных. Его товарищи были помоложе, хотя один из них был уже пенсионером, полный высокий очень спокойный человек по прозванию Семёныч. А третьим был Чекист. Почему – Чекист, никто не знал, да и не задумывался над этим. Все его так называли, хотя всем было известно, что никогда ни в каких карательных органах он не служил. Но Чекист привык к тому, что он – Чекист и ничего обидного для себя в этом прозвании не находил.

– И когда только эта самая… «Натали» откроется, – посматривая на часы, проговорил Чекист, сопровождая свою речь нюансами особого рода.

– Слушай, – обратился к нему Семёныч, – не ругался бы ты матом.

– А чем же мне ругаться? – огрызнулся Чекист.

– Да ничем не ругайся. Это что, обязательно надо?

– Ну а как же! Для связки.

– Ох и привязная эта штука, матерщина, – заметил Иван Тимофеевич. – У нас помкомвзвода был, такой маленький парнишка, у него еще медаль «За отвагу» была. Так вот он ефрейтору Сычковскому иной раз отдавал такое приказание, в котором все до одного слова были только матерные. И что вы думаете? Сычковский всегда выполнял приказание в точности, как надо, хотя сам никогда не ругался.

– А чему удивляться? – ухмыльнулся Чекист. – Слова сами к языку липнут.

– Дурное дело нехитрое, – Семёныч осуждающе посмотрел на Чекиста. – Однако, парень, давай-ка займись делом.

Чекист отправился в магазин. Через короткое время на газете, расстеленной на бетонном блоке, мужчины нарезали хлеб, колбасу, разлили по стаканам водку. Все казалось привычным, многократно повторяющимся до мелких мелочей отработанным действием, принявшим характер российского ритуала, выраженным короткой и точной формулой – «на троих». Этот элемент социально-общественного поведения русских мужчин сложился и вошел в быт в послевоенные годы. Бедность и неустроенность жизни были тому причиной. «На троих» – вот и теперь само собой получилось, что мужчины разлили водку на троих. Вроде бы все, как всегда, но сегодня случай был особый.

Семёныч взял свой стакан и предложил выпить за Победу.

– За тебя, Ваня и за всех таких, как ты, что воевали и живыми домой пришли.

Все выпили. Иван Тимофеевич и Семёныч принялись закусывать, а Чекист закурил сигарету. Какое-то время он молчал, а потом вдруг спросил:

– Слышь, Командир, это правда, что вам на фронте по сто граммов каждый день давали?

– Бывало, да не всегда, – уклончиво ответил Иван Тимофеевич.

– Что ж, выходит, врут про это? – разливая по стаканам водку, придирчиво спросил Чекист.