Свет мой Том I
Шрифт:
Между тем, может быть, и поэтому Курт настойчиво хлопотал о подписании нового контракта с русскими. И вскоре с радостью, получив его, сообщил всем о том, как о крупном каком выигрыше для себя. Атмосфера в немецком обществе заметно тучнела. Перед приходом Гитлера к власти. Хотя еще правили социал-демократы, рывшие для себя и всех могилу, но полиция уже с яростью нападала на мирных демонстрантов; нацисты, недовольные итогами Первой Мировой войны, повылезли из нор; штурмовики, красуясь, разгуливали внаглую. И уже появились застенки гестапо. И друзья Курта подсчитывали деньги на то, чтобы вскорости бежать из Берлина. Завидовали Курту,
Зато казавшаяся легкомысленной Шура теперь, воочую повзрослев и начисто прозрев, склонялась — она клятвенно призналась Яне в этом — склонялась к мысли об отказе вновь вернуться туда, на чистую берлинскую Унтер дер Линден, в качестве той же «руссишен швайн» и терпеть там дальнейшие немецкие унижения.
— Для начала съезжу в Подмосковье, повидаю брата, — сказала она. — И совсем определюсь, как и ты… при собственном муже.
— Да, возможно… — сказала Яна.
— Это что — тот солнечный парень?..
— Глаз не отвести — солнечность… — Яна засмеялась. А потом погрустнела. — Я Павлу расскажу о встрече с тобой. Еще увидимся? Чур-чур!
XX
Яна от души похвасталась «солнечному» Павлу Степину встречей с Шурой.
Впрочем, ничьи женские истории нисколько не трогали ничем исключительным Павла, не знавшего жалости и не вдававшегося даже и ни в какие политические тонкости и телодвижения лидеров страны на фоне ее сверхпереустройства, промышленного бума, голодных потрясений очередных и призывов бороться и не сдаваться. Пуще всего в нем действовал, он чувствовал, инстинкт самосохранения. Он, женившись на Яне, старшей его, образованней и серьезней, взялся ответственней за ум и студенчествовал, чтоб не отстать от других ребят и дообразоваться в уровне своих знаний, поскольку без учения теперь и шагу нельзя было ступить вперед и выплыть. Ни на каком мало-мальски стоящем производстве. Бултыхались все. Никто не хотел оказаться обделенным по собственной нерасторопности.
Павел в 1934-м году поступил в Политехнический институт. Поэтому и помнил: в декабре на улице Шпалерной, куда он приезжал к товарищу за учебниками, стояли шпалеры курсантов, военных; он слышал, что в Смольном убили Кирова и что в Ленинград приехал Сталин. И все. Больше ничего знать не хотел.
Однако Павел вскоре ушел отсюда, чтобы учиться в институте Лесгафта, а оттуда — в организацию, включавшую метроном-службу, которая может быть востребованной при налетах авиации, при артобстрелах. Для этого отводилось специальное здание. Но правительство вдруг решило послать поступивших сюда студентов в Военно-Механический институт.
Однажды Павел пришел к профессору с заявлением устным:
— Я не могу дальше все выучивать о вооружении.
— А! Вы ведь у меня сдавали уже, — выслушав его, сказал профессор. — Тогда не нужно. — И освободил его. Подрабатывавшие преподаватели (также и по сопромату) были не в пример нынешних задавал. Понятливее, что ли.
Попасть обратно в Политехнический, как было снова захотелось Павлу, — значило бы напрасно лишний год потерять. И поэтому он уже подавил в себе подобный искус, полностью засел за подготовку и писание диплома на совесть. Даже самому себе не поверил.
Между тем Шура родила дочь — чуть раньше, чем Яна родила сына, а затем и тоже дочь. Подруги встречались не раз. Действительно Шура отказалась уехать в Германии с Куртом. Тот был обескуражен, в шоке; это, мол,
Да, инженерной работы для Курта пока хватало. Волей-неволей, втроем с ним, уже прилично говорившим по-русски, Шура и их подраставшая прелестная дочь разъезжали-колесили и по Украине, и за Уралом. Но в 1937-м году на Урале при диверсии вспыхнул огнем завод, и Курт погиб при пожаре.
В отличие от Шуры, Яна и Павел не зарегистрировали факт рождения ни первенца — сына, ни затем — дочери: Павел постеснялся, что в графе паспорта «отец» будет значиться «студент», еще «студент», что могло бы вызвать и насмешку чью-то; он ведь еще сдавал последний экзамен 26-го июня, а Люба-то родилась уже 4-го июня. Каково! И его поделом обругали после в ЗАГСе за запоздалую подачу документов на регистрацию детей.
Стало быть, тридцатилетний Степин защитил диплом в 1938-м году с отличием. По специальности механика-технолога, разбирающегося в станках и машинах.
Заводище «Большевик», куда направили Степина, было спецпредприятием: так, оно выпускало, например, и 12-ти дюймовые военно-морские пушки для крейсеров «Октябрьская революция», «Марат» и другие серьезные спецзаказы. Здесь только в ИТР служило около 4500 человек. Заблудиться в цехах можно. Попроситься же при распределении на какой-нибудь маленький заводик Степин как-то не додумался, пустая голова. И уже распространялось на всех предприятиях правило: без права перехода на другое место работы. Иди только туда, куда тебя пошлют. При приходе сюда Степин был принят самим замнаркомом. И определен старшим инженером в техническое бюро. Устинов, директор (ставший впоследствии министром обороны СССР), не перевел его в цех, куда он просился; а своевольный, с гонорком вихрастый главный инженер, спросив у него, куда он хочет, лишь сказал исполнительной секретарше:
— Хорошо. Переведите его в цех.
Был март. У Степиных помалу налаживалась жизнь, что они даже замыслили снять к лету приглядную дачку — обязательно возле какой-нибудь реки. И еще было так чудесно, что они раз, прогуливаясь, болтая, буквально столкнулись на тротуаре с по-прежнему нарядной Шурой: она нашлась! Она шла павой вместе с юркой дочуркой и сбитым и подвижным мужчиной с приветливым лицом южанина. Все они, задержавшись около одной просторной колоннады, сбивчиво потолковали малость.
Мужчина был испанцем, Андресом, республиканцем, — новым приобретением Шуры; он после поражения Испанской республики приехал сюда, в Россию, как эмигрант, вместе с юной русской переводчицей, потерявшей в Испании свою подругу: ту ни за что убили фалангисты.
Да, злой рок преследовал народ везде, тузил его; не счесть людских жертв и потерь надежд для всех, желавших во что бы то ни стало остановить насилие на Аппенинах. И сколько предпринималось для этого усилий. Новый скорбный звонок для мира? Неужто он еще не слышен? «Сатана там правит бал…». Сердце сжималось, стоило лишь подумать об этом. Женщины повздыхали.