Свет мой Том I
Шрифт:
XX
В силу обстоятельств нынешнего жития Антон виделся с матерью, братьями и сестрами крайне редко, только когда наезжал к ним; потому он, пользуясь новым случаем, лично вызнавал у них какие-то еще неизвестные ему подробности из их прошедшей жизни, не являвшиеся для них никакой житейской тайной. И это выяснялось в порядке вещей, между нужными делами. Его же собственная жизнь казалась всем родным предельно известной, даже упрощенной; даже и память не нужно напрягать, чтобы о том рассказать. Ну, рисует, учится где-то там, кого-то любит.
Так, вечером в достраиваемой новой избе,
— Саш, скажи, почему ж тебя комиссовали со службы раньше положенного срока? По какой причине?
— По законной причине — моему нездоровью, — отвечал Саша, постукивая молотком по ребру длинной увесистой половицы, вгоняя ее в паз. — Уже армейская-то, понимаешь, медкомиссия нашла у меня (что призывная прошляпила, елки-палки), нашла затемнение в легких, даже рубцы.
— Ну, откуда взялось?..
— А все оттуда, видать — как я еще мальчишкой грудь застудил. В сорок третьем, зимой, во время того немецкого выселения. Помнишь?
— Как же такое не помнить! Бр-р-р!
— Вот когда все то аукнулось. Тогда-то, помнишь, как мы, сбежавшие ночью от конвоиров (в пургу), прятались недели две в немецкой же конюшне земляночной, построенной в овраге. Я-то лежал и спал близко у разбитой дощатой двери (а места получше мужики захапали, елки-палки), и мне так холодно было, что стало побаливать в груди. Я потом и с ног валился. Оттого. Ну, а военкоматовскому начальству что: годен, служи, солдат! Взяли, завезли в Восточную Германию. Потом расчухали…
— Так ты в самом Берлине служил — там, где и я побывал в майские Дни Победы?
— Именно там.
— Интересная история… нашенская… Почти мистичная…
— И при мне тогда здесь у нас задор с американцами вышел. Нешуточный, скажу, поверь.
— И как то было, расскажи.
— О, я же ведь танкистом служил! Сродственное с тракторовождением дело. Похожая техника. Мы тогда ощетинились, выставили танки орудиями на запад; так больше, наверное, двух суток стояли, сидели в танках. Ждали лишь короткой команды. А оттуда американцы повыставили на нас дула. И мы, поверь, врезали бы кому угодно за здорово живешь, поверь! Такое у нас, ребят, было настроение. После-то зверств фашистов и их пособников на нашей территории и скотских унижений нас, русских, вшивым поганьем…
— Понимаю, понимаю тебя…
— Да у кого-то из верхов хватило мозгов малость поостыть от горячки, сменить крутую пластинку… Все вздохнули…
— Вот почаще бы политики не политиканствовали — был бы толк. А ты, Валера, — обратился Антон к старшему брату, — ведь ты удрал из концлагеря немецкого из села Красное, что под Смоленском?
— Да, оттуда, — сказал Валерий как-то неохотно. — А что?
— А то, что и я был там следом, что говорится. Со своею частью военной. А как вы сбежали? Группой?
— Ромашинские мужики убили часового немца. Не изверга вовсе. Просто тот попал под горячую руку. Это — длинная история. Давай я потом тебе расскажу о ней, если хочешь все знать.
— Ладно. А ты, служа, прямо из Монголии при наступлении попал в Манчжурию, что ли?
— Да мы прямиком пошли. В обход квантунской армии японцев. Ничего невыносимей зимней пурги, какая бывала там, в Монголии, мне еще не
— За что ж?
— Сложное дело. Неумышленно убил местного жителя. Нас, солдат, спешно послали в ночной дозор. Сбежали из лагеря заключенные. И нам велели стрелять на поражение. Со мной старшина караулил у дороги. И в темноте нам послышался шорох и повиделась вроде бы фигура человеческая. Я крикнул: — «Стой»! Но фигура не остановилась, слышно побежала. А старшина орал на меня: — «Стреляй! Стреляй, стервец! Пойдешь под трибунал»! И я вслепую стрельнул разок из карабина. Не целился. Но попал-таки в сельчанина. И как он, охотник, оказался там впозднь? На суде я взял всю вину на себя. Уж больно жена убитого кричала мне, когда меня видела:
— Убийца! Убийца! — Каково-то мне было это слышать! Разве можно оправдаться?..
А позже дознаватели раскрутили это дело всерьез и меня освободили, как невиновного, выполнившего приказ старшего по званию. А попробуй — не исполни приказ… Еще хуже выйдет… Как ни крути… Потому я и задержался с демобилизацией своей, и не сообщал никому и матери о такой перетурбации со мной. Скверно, конечно. — Валера вздохнул и замолчал.
— Выходит, наша жизнь хрупка, как росток, — заметил Антон. — Стоит цельного внимания.
… Для того чтобы сводить в расходах концы с концами — оплачивать покупаемые строительные материалы, Саша использовал уход из МТС для временного заработка: он периодически выезжал под Зубцов, в большую деревню, где строил дома сам колхоз, который и платил по договору плотникам за их работу даже дороже, чем сами частники. В этой облюбованной деревне, похоже, было так: что не выезжай из нее все лето — и на целое лето хватит плотничать, если подрядился. Такой был период: все повально строились везде; у кого из жителей избенка дышала на лад, кто затеял неотложную новостройку, глядя на других, как бы соревнуясь, кто по-неладному погорел. И Сашина плотницкая бригада делала обсадку сруба быстро: выходили четыре сруба за 2 дня. Сырые дерева очень хорошо рубились — без сучка и задоринки.
Раз Саша только собрался уезжать домой, где ждала его собственная стройка, — прибежала хозяйка прежде отстроенной его бригадой избы; она умоляла сделать гроб: ее столетняя бабка умерла. Дело срочное, особое, неотложное — отказать нельзя, и хозяйка была хорошая, толковая. Надо выручать. Для Саши запрягли воронка в бричку, и поехал он сначала на лесопилку, чтобы доски достать. Он со своим напарником никогда не сколачивал гробы, а тут попались им еще доски неширокие, нецелевые, и пришлось их сшивать между собой, как дно в бочке. Сшивали и дно, и крышку; работа изнурительна — подгонка определенной сноровки и навыков требует. Ну, справились с честью. А перед этим Саша послал своего напарника к заказчице с тем, чтобы снять с умершей мерку нужную, но тот отказался наотрез: боялся мертвых. Тогда он сам обмерил покойницу, немножко припустил: все говорили, что старушка любила одежду просторную.