Свет мой Том I

Кузьмин Аркадий Алексеевич

— Да никакая! — заметил с жаром Антон. — Теперь уясняют ученые историки и находят, что миллион, если не больше, наших соотечественников воевало на стороне нацистов. По всяким причинам. Включая власовцев.

— Ладно. Я доскажу. Посадили пленных в лодки, наши бойцы сели, отплыли по Неве. А там… Отсюда немцы очередь по ней дадут, отсюда… И закружились лодки по течению… Столько погибло славных ребят. Тогда немец, меняя силы, хотел во что бы то ни стало стряхнуть нас с Невского пятачка; спихнул нас уже под самую Неву — подошел к нашим позициям на гранатный бросок. Однако по дну Невы у нас тянулась ниточка — кабель: действовала

связь. И когда рассвело, наши лодки вышли в открытую поддерживать нас. Хотя радиостанцию мою уже разбило, меня прострелили. В этот раз я всего две недельки лечился в медсанбате.

Да, когда я шел со своей рацией по Синявинским болотам, я думал, что умру на ходу. Но этот самый долг чести, чувство его спасло меня от смерти. Теперь тот командир, Бессонов, когда встречались мы в очередной раз у нас в доме, сказал моей жене: «Катя, я чувствую себя виноватым перед тобой, что послал его тогда на Невский пятачок». Однажды, когда фрицы поймали нас в квадрат, я залез в какую-то дырку в земле, начальник — под меня. Как только раздается взрыв «уф!» — начальник подо мной: — «Ах!» Спрашиваю я: — «Товарищ старший лейтенант, Вы ранены?» Опять взрыв — он опять: — «Ух!» Потом мы побежали вперед — к немецким окопам. Я указываю: — «Вот сюда!» Перед нами бруствер — залегли мы. Рядом с нами снаряд ударился не головкой. Если бы головкой стукнулся, — нас бы не было в живых.

XIV

— Тогда все бойцы в нашей дивизии в приказном порядке отрастили усы — и приусатенные воевали.

— Занятно!

— Генерал дивизионный издал приказ, его разослали по частям: отпустить усы в поддержании традиций славной русской армии! Буквальная формулировка смысла. И все после этого заусатились. Ротный же наш командир позволил себе носить окладистую бороду, отчего посуровел, повзрослел на взгляд.

— А кто у вас тогда командовал? Персонально…

— Генерал Краснов.

— Краснов? У нас, в курсантском училище, возможно, сын его учился. Краснов.

— Что ты говоришь?! Я боюсь, однако, что это не тот.

— Ну не могу утверждать. Очень близко его не знал.

— И вот сам этот генерал Краснов носил огненно-рыжие усы. Усищи. Словом, был как таракан.

— Образный портрет.

— Раз в медсанбате, когда я лежал, все вокруг зашевелились: это генерал Краснов делал обход. Лежал танкист с ранением и ожогами: — «Что-то, я вижу, вы плохо воюете,» — сказал он танкисту. Он пытался выказать душевность в разговоре с ранеными. — «Да вот, товарищ генерал, берег двенадцатиметровый, как ров, — не выскочил». — «Да где ты горел?» — «Вот тут зажали… Я поторопился малость…» — «Ну, поправляйся. В следующий раз тебе повезет». — И не удержался от солдатского юмора: «Быстрота нужна, знаешь когда…» Подошел ко мне. Спросил у меня: откуда я попал сюда. Воскликнул после моего ответа: «О, да ты герой! Невский пятачок нам еще нужен!»

Вот как он мне сказал на твой вопрос, зачем нам был нужен этот пятачок.

— Ваня, и нас в госпитале обходил один важный генерал — но даже его фамилии не знаю, и он со всеми нами, лежачими, разговаривал. А я не знал, что это генерал: лежа не видишь погон, да и на плечах у него был накинут белый халат. Только потом, когда он отошел на большее расстояние, я заметил на брюках у него красные лампасы… И, разумеется, подосадовал на себя из-за того, что, конечно же, какую-то юморную глупость

высказал ему. Он только улыбнулся мне.

— Не переживай! Все то прошло, слава богу! Живы! Можно осмотреться.

XV

— Костя, ты не обессудь меня… — извиняюще сказал Иван. — Валидол хотя бы есть?

— Есть, есть, Ванюшка. — И Костя вскочил с места, кинулся искать его на комоде. — Вот он! Возьми! — Протянул флакон другу.

— Но я подожду пока принимать… Спасибо…

— Что, с сердцем плохо? Приляг на диван. И будешь лежа рассказывать. Полегче будет тебе. — Костя вновь присел на стул.

— Да нет, нет! У меня, знаете, после операции, когда полжелудка урезали, что-то сосудистое появилось: сразу задыхаюсь.

— И я также задыхаюсь после ранения… Вот как мы с тобой, Ванюшка… — Костя наклонился к нему, обнял его за плечи.

— Ну, на чем мы остановились?

— На генералах и моей глупости.

Иван стал шарить по своим карманам, ища, очевидно, коробку папирос, которая, однако, лежала на столике. И Кашин подсказал ему об этом. Только явно неожиданно для самого себя Иван, удивляясь такому обстоятельству, вытащил из кармана пачечку давних треугольных писем на совсем пожелтелой бумаге и минуту помедлил, как бы рассуждая дальше с самим собой: «Как они попали сюда?!» _ Потом вспомнил, сказал:

— А, это же моя бывшая однополчанка Ася С. попросила меня принести для музея.

— Даже письма твои фронтовые сохранились?!

— Дело материнских рук, ребятки. Это я ей, матери, писал. Она, например, до сих пор хранит мой первый выпавший зуб и мою детскую распашонку. Через всю блокаду и эвакуацию это пронесла и провезла.

— Вот стойкость матери!

— Да… — Адамов держал на раскрытой ладони письма, как бы взвешивая их. — Музей славы на Невской Дубровке помогала организовать и эта моя однополчанка Ася. У меня отобрала часть фотографий моих боевых друзей и, конечно, мое фронтовое письмо взяла для экспозиции: в нем я писал матери о том, что убит этот самый солдат, этот, этот… Какими героями они погибли в бою…

— Что, Ваня, тебе худо? Дать валидол?

— Нет, я пережду еще. Просто я излишне взволновался. Но я и не могу иначе.

— Понимаю, друг мой. Я все понимаю. — И Костя, отвернувшись, странно заморгал глазами.

— Родина забыла о своих героях. Ведь был период, когда наши люди совсем-совсем не носили ордена, затаив где-то в глубине души боль. Ленточку на рукаве за ранение — и ту забыли вовсе: никто не носит. Ох-хо-хо! Ишь, мне медаль-то юбилейную выдали в военкомате, а не вручили вместе со всеми фронтовиками в учреждении, где я работаю внештатным сотрудником и даже состою на учете в партийной организации.

— Ты, что, в партию успел вступить? — удивился Костя.

— Нужно стало. Не удивляйтесь, ребятки. Сознательные фронтовики и сейчас работают с полным осознанием того, что они делают, как и на фронте, на благо страны; говорят себе: «Сегодня я еще здесь, на Земле, участвую в делах нужных Отечеству вместе со всеми, а завтра, может быть, нас уже и не будет… Так надо торопиться с добром. Нам так хочется донести до молодежи чувство дружбы, Родины». Вон на девятое мая ближняя школа-десятилетка, при которой школьники сами создали музей, прислала приглашение: придти всем нам, фронтовикам, при орденах и медалях, либо в колодках.