Свет мой, зеркальце, скажи
Шрифт:
– Внезапно?
– прерывает доктор Эрнст.
– В таком ключе?
– Почему бы и нет? Может быть, он потребовал от неё исполнить стриптиз, прежде чем убил. Чтобы заставить её предстать такой, какая она была. Последнее наслаждение.
Эрнст поворачивается к присяжным заседателям. Реакции нет, ни малейшего признака жизни.
– Вы прекрасно видите, - обратился он к Гольду.
– Вы напрасно теряете время. Здесь профессиональный жаргон ничего не даст.
Гольд пожал плечами.
– Вы не можете утверждать, что я
– Вы старались принудить меня, да!
– выкрикнул я.
– Кучка негодяев, вы меня уверяли, что Ник ничего не узнает, если я соглашусь предстать перед вашим так называемым правосудием. Но вы рассчитываете открыть ему всю грязь потом, не так ли?
Гольд с презрением посмотрел на меня.
– Единственная вещь, которую я вам обещал, Хаббен: если вы согласитесь играть в игру, Николас не будет присутствовать на слушаниях. Если только вы не предпочитаете видеть его там, рядом с вами, чтобы он смотрел на вас с соответствующим выражением?
Я принялся приковывать велосипеды цепью к решетке Центрального Парка, а Ник смотрел на меня с выражением, которое бывает только у него. И как всегда в таких случаях, у меня возникло впечатление, что он здесь старший.
– Ну что же, согласен, старина, я слишком осторожен, - сказал я ему. Но по мне лучше так, чем видеть пару черных ковбоев, уводящих наших лошадей у нас на глазах.
– Я предпочел бы, чтобы ты не выражался подобным образом.
– Я не хотел.
– Вот те на! Еще один замшелый консерватор.
– Ой! Можно подумать, что ты людей не обижаешь.
Мы заулыбались, прекрасно понимая друг друга. Было немало вещей, на которые мы смотрим по-разному, и вся соль состоит в том, чтобы не терять чувства юмора по отношению к ним.
Мы взбираемся на вершину холма и усаживаемся там, прислонившись к камню и храня молчание. Я вырываю травинку, провожу тонким стебельком по одной, затем по другой щеке.
– Итак?
– спрашивает Ник.
– Я не знаю, как лучше выразиться. Подыскиваю слова поточнее.
– В основном покороче, да?
– Да.
– Ну и что?
– Ладно, решено. Вы с матерью с завтрашнего дня переберетесь к бабушке и дедушке. А послезавтра она отправится в Мексику оформлять развод.
– Одна?
– Да.
– Ты не думаешь, что я должен поехать с ней?
– Нет. Она не желает никого видеть.
– Но ты не думаешь, что там несколько опасно? Я хочу сказать...
– Я знаю то, что ты хочешь сказать. Но мексиканский адвокат и его жена - друзья мистера Гольда. Он уже предупредил их, и они за ней присмотрят. Ожидая мать, займись бабушкой и дедушкой. Для них это столь же неприятный момент, который нужно пережить.
– Вот те на... А они подумают тоже самое обо мне... Мне бы не хотелось пока там появляться.
– Мы не можем так поступить, Ник. В конечном счете это тяжкий момент для всех.
Молчание. Тягостная пауза. Наконец он спросил:
–
– Не знаю. Столько всякого. И всяких обстоятельств...
– Я, например?
– Нет. Вовсе нет. Только не ты. И не забивай такими мыслями себе голову.
– Я не могу этому помешать.
– Советую тебе поскорее выбросить это из головы. Поверь мне, ты был лучшим в нашей жизни.
– Тогда что не складывается?
– Я тебе сказал. Всякое. Все меняется. Ты понимаешь, двое людей создают семью и все идет отлично. Но люди меняются. Это единственная вещь в мире, в которой можно быть уверенным. Люди меняются. И то, что было у них общего, может потеряется в пути.
Он посмотрел на меня со свойственным только ему выражением.
– Бабушка с дедушкой не изменились.
Я подумал о Джулиусе и Дженниш Береш, о своем первом визите к ним. Вздохнул и сказал сыну:
– Иногда я сожалею, что ты полукровка. Эта половинка заставляет обрезать тебе волосы на четверть?
– Pilpoul.
– Так это будет по-еврейски?
– На иврите. Но бабушка с дедушкой никогда не менялись, не так ли?
– Да. Только я полагаю, что их различие не было таким глубоким, как между твоей матерью и мной.
Вновь молчание. Я слежу за многочисленными прохожими, пытаюсь представить магические слова, способные немедленно излечить все раны моего сына. Их нет. Я не смог заставить себя позавтракать; теперь депрессия и голод вызывают тошноту. Хочу расплакаться, но не могу.
– Я тебя когда-нибудь увижу?
– спрашивает Ник.
– Каждый уикэнд, если только пожелаешь. Я переселяюсь, нашел квартиру ближе к центру, рядом с Гринвич Виллидж, там будет комната и для тебя. Ты будешь у себя дома. Ты сможешь приходить туда прямо из школы в пятницу и оставаться до вечера воскресенья.
– Бабушка и дедушка знают?
– Это часть нашего соглашения. Они все знают.
– Идет. Ты понимаешь, они всегда так обо всем хлопочут, что мне не хотелось бы...
– Нет, они понимают, что ты будешь приходить только на выходные. Впрочем, тебе не придется долго жить у них. У вас с матерью вскоре будет своя квартира, как только мистер Гольд найдет что-то подходящее.
Я заметил. что лучшее средство преодолеть неловкую ситуацию - говорить невесть что. Нанизывать слова, как бусинки. И главное - смотреть прямо перед собой, не повернуться к Нику, лишь наблюдать за чернокожими и пуэрториканцами, оставляющими за собой на тропинке у наших ног обертки от жвачки, пакетики от попкорна и пивные банки.
Я плачу налоги, уходящие на пособие для их многодетных семей, чтобы они могли покупать эту грязь. Просто жульничество. Потом я оплачиваю уборщика этого мусора. И в благодарность за это они набрасываются на моего сына, возвращающегося из школы, и он приходит домой с ножевым ранением в руку и окровавленным рукавом.