Свет мой, зеркало, скажи
Шрифт:
– Вы помните, что случилось? Сколько человек было на судне?
Тетушка в белом халате, вслушиваясь в разговор, неторопливо распаковала шприц, ампулу с белым раствором, и замерла, ожидая команды.
Мара сморщилась, готовая разрыдаться. Память зашторила черным покрывалом проходы и лазейки к воспоминаниям.
– Ничего не помню. Почему я не чувствую рук, не могу повернуть шею, а доктор?
– М-да, – толстяк пошевелил губами, словно раздумывая над диагнозом. – У вас осложненный перелом позвоночника. Мы называем такой вид взрывным, с повреждением
Сознание отказалось принять слова, заискрилось, затуманилось, и выключилось, словно тумблером щелкнули.
– Хрен да полынь, плюнь да покинь. Мариночка, очнись, очнись, не кричи. Все хорошо. Господи, дыши, спокойнее, все хорошо.
Катерина не на шутку перепугалась. Она тоже видела обездвиженное тело в залитой солнцем палате и шарообразного доктора, но диалогов на английском не поняла – может, несколько слов, и точно последние, что шепотом вырвалось из тишины палаты:
– Сука, за что?
Мара распахнула глаза, увидела Катерину с ваткой нашатыря, почувствовала противный больничный запах, в зеркале отразилось собственное лицо, покрасневшее и оттого некрасивое, сдвинутый в сторону столик.
– Уф, Катерина. А где доктор? Алиса эта со шприцом? Ух ты, охренеть поворот, жива я. Мама дорогая. Слава богу. Фу. Ничего себе, наколдовала ты экстрасенсорное погружение.
Страх, боль – все в этот момент пролилось слезами, она зарыдала, смывая потоком косметику, размазывая ладонями тушь и оставляя на щеках разводы. Катерина помчалась на кухню, подумав на ходу, что всегда надо иметь под рукой стакан прохладной воды.
Около полуночи Катерина вызвала такси и отправила домой захмелевшую Мару, выдувшую на радостях – что жива и здорова – бутылку красного. Потом проветрила кухню от смрада сигаретного дыма, убрала со стола остатки ужина и запустила посудомойку. Голова разболелась от мыслей, переживаний за мрачное будущее подруг – особенно больно было за Жанну, которая восприняла все максимально близко к сердцу.
Да и у нее самой вырисовывалось не лучше: не появись бабуля, что бы она по итогу поймала? кулак в переносицу? Ей хотелось еще раз себя протестировать, но бабуля четко сказала: «Пока не поменяешься, смысла нет», – так что придется подождать.
Катерина прилегла в начале первого, да не спалось. Достала планшет со скачанным текстом «Персонажи карельских мифов»: на пути к мастерству хотелось больше знать о мире, с которым предстоит пересекаться. Но читать стало лень. Вот не так она представляла себе сабантуй с девчонками. Теперь, когда у нее появилась возможность побыть координатором судеб, хотелось возродить традицию: встречаться раз в месяц, и консультировать и направлять. Эго выползло не таясь, вскинулось с лозунгом:
«Координатор – звучит круче, чем проводник!».
Закружило голову, что прошла ритуал, что она теперь посвященная.
«А и правда, жаль, нельзя о нем рассказать. Блеснула бы она перед девочками, как та певица на конкурсе „Голос“, к которой развернулись
Катерина обожала «Голос», представляла, как выступает на той сцене, ловила эйфорию и покрывалась мурашками с ног до головы. Эго, не дремлет, и Катерина привычно заглушила ненужные мысли, оставив их на потом.
И все же грустно, что нельзя поделиться. То, что она испытала, оказалось и страшным, и интересным, и изматывающим действом одновременно.
В тот вечер, получив согласие внучки, Меликки с головой ушла в подготовку к церемонии. Терпеливо разбирала сухие, свернутые в жгуты травы, толстые, как канаты и тонкие, точно хворостинки, свечи, деревянные ступки, медные терки, крупы в полотняных мешочках, масла в темных пузырьках, от которых исходил неясный аромат. И все это доставалось из холщового рюкзачка, который казался бездонным, ведь столько предметов невозможно уместить в обычном. Катерина не задавала вопросов, наблюдала со стороны с неприкрытым удивлением. Меликки перетирала в узкой ступке травы, смешивала в кучки разноцветные соли, которые почему-то пахли болотом, зажигала и нюхала свечи, после чего расставляла на полках убрав оттуда все книги. Попросила выключить телевизор, что взахлеб вещал очередные новости, и сдвинуть в сторону журнальный столик.
Квартиру заполонил запах кориандра, тмина, чеснока, ромашки, душицы, мха, болотной тины, отчего у Катерины разболелась голова. Она пыталась уговорить бабулю сместить действо на день-другой, Кирилл вот-вот вернется, и ей надо отменить намеченные на завтра встречи. Меликки насыпала на темном ламинате круг из соли, услышав про жениха, разогнулась, посмотрела с улыбкой, узкие глаза сверкнули зеленью и Катерине стало не по себе.
– Не переживай, котенок, сегодня не придет. В загуле мужик.
Закончив отсыпать круг, Меликки, обхватив с боков зеркало, легко как пушинку перенесла его в зал. Поставила в круг. На черных настенных часах стрелка упала на одиннадцать, когда Меликки спровадила внучку в ванную.
– Давай, котенок, отскреби себя от мирского, телу чистота нужна.
Дальше Катерина помнила, как во сне. Как встала в круг, как колыхались свечи, источая одурманивающий аромат, как бабуля шептала что-то на непонятном языке, как образовалась в зеркале пелена и Катерина, повинуясь голосу Меликки, шагнула в туман за дубовой рамой.
Глава 7. Кирилл
Кирилл спустился в полутемный зал караоке-клуба, поздоровался с девочками хостес, кивнул высокому официанту с выпирающим кадыком и прошел к дальнему столику возле фальшь-окна с красной подсветкой. Народу почти не было. Официант с кадыком отложил бледное полотенце, подхватил меню и кивнул сонному бармену у стойки:
– Семидесятник пришел, плесни ему Гиннесса, как обычно.
Мордатый моргнул, всматриваясь в полутемный зал.
– Рано ему еще Гиннесса, иди спроси, может кофе, а то будешь потом платить.