Свет мой, зеркало, скажи
Шрифт:
Мара, узнав, что подруга увела у сестры парня, лишь пожала плечами: «Без проблем, сама думала замутить, такой красавец».
– Ага, ну вот все сходится.
– Что сходится, бабуль? Не терзай уже, трясет меня от таких откровений.
– Он тебя подманил, словно почувствовал твою неустроенность. Вампиры энергетические, как тараканы, ищут в людях щели в душевной оболочке, залезут и высасывают по глоточку. Ну а когда почувствуют, что жертва ослабла, вот тогда и начнется сущий кошмар. Могут до дна испить. До смерти. Естественно, существуют и натуралы, – бабуля подняла указательный палец. – Во какие слова знаю, а ведь всего раз телевизор у соседки глянула.
Бабуля рассмеялась, и морщины затанцевали на широких скулах, побежали волнами ко лбу
– Разных вурдалаков я повидала – только таких, что крови насосутся, а тело в болото скинут, в этом мире не встретишь, а в зазеркалье сколько хошь, но каждый на особой примете. Хотя вот чем они отличаются, подлецы, сказать не могу. И те, и другие схожи. Энергия в человеке – та же кровь, как без нее. Вот повезло тебе, котенок, я у тебя есть, подпитывала как могла, да ведь сколько можно.
Меликки скривила толстые губы в улыбке, взяла левую руку внучки в ладони, погладила стянувшуюся кожу на месте мизинца:
– Не болит?
– Ну, вспомнила, бабуль, столько лет прошло.
Катерина аккуратно освободила ладонь, завела покалеченную руку за спину, уткнулась в пол взглядом. Мизинец бабуля ей самолично оттяпала. Топором, в жаркий день августа, за избой на рассохшейся деревянной колоде. На которой обычно рубили к зиме дрова.
Катерине было лет десять. Они тогда с рыжей Жанной дружили как ниточка с иголочкой – куда одна, туда и другая. Уговорились на неделю в деревню махнуть, к Меликки; лес, грибы, ягоды, речка. С родителями вопрос утрясли. Отец Жанны на машине подкинул их до деревни. Жара, благодать, с леса еловым духом тянет, с поля клевером, травой скошенной. Жанна не разглядела в бабушке ничего сказочного. Они разобрали чемоданы, натянули купальники, выдули по стакану молока и помчались по тропинке вдоль изгороди, сквозь малинник и жирные лопухи – туда, где меж берез серебром блестит река. И надо было Жанне углядеть на тропе холм, похожий на колокол. Во мху и два отверстия сбоку. Они встали, и Жанне показалось, что в дыре что-то шевелится, и вроде даже жужжит. Она заорала в страхе. Катерина земляной нарыв не припомнила, не было его в прошлом году, но захотела показать подруге храбрость. Она обломала сухую ветку березы и с победным видом воткнула ее в земляной холм, потом еще раз, и еще. Мол, смотри подруга, бояться здесь ничего.
Из разворошенной кучи завоняло гнильем и болотом. Сколько их вылетело, этих шершней – да тьма. Шесть укусов – смертельно для взрослого человека, а худой Жанне хватило и двух. Это еще повезло, потому что Катерина на них зашикала и замахала руками. Шершни улетели. Когда бледная Катерина примчалась за помощью в дом, бабуля раскудахталась, словно курица, слетевшая с насеста, Меликки бормотала непонятное, металась по избе, шарахаясь от печи к окну, собирала травы да мази. Едва успела, но спасла рыжую. Правда, Катерине пришлось пожертвовать левым мизинцем. Бабуля так и сказала: «Плата за проказы твои».
И оттяпала палец под корень.
– Жених про мизинец не спрашивал?
– Всем интересно, бабуль. Особо любопытным отвечаю, трамвай отхватил, когда Аннушку с рельсов оттаскивала, – усмехнулась Катерина. – Те, кто Булгакова читал, смеются, с другими неинтересно.
– Так ведь то знак был, милая, оберег шершни учуяли, тебя не тронули, знали, что своя.
Катерину пробило мурашками, она медленно достала с груди маленький желтый кругляшок на серебряной цепочке. Так вот, про какой оберег бабуля вещает. Сколько Катерина себя помнит – он на шее болтался, желтый камешек этот, мать просила никогда не снимать. А вот Кириллу не нравился, спрашивал, что за камень, а Катерина и не знала толком, думала, янтарь.
– Это, котенок – смола священного можжевельника, хорошо тебе послужила. Сними, почищу в ночь от набравшейся скверны, еще деткам своим передашь по наследству.
Про деток Катерине понравилось, подняла глаза на Меликки, в зрачках плеснулось любопытство:
– Что там с зеркалом, бабуль?
– Вот и чудненько. Созрела, моя ягодка. Вот смотри – травку в миску кладешь,
Катрина понимала мистичность происходящего с момента появления бабули. В семье про нее старались не говорить, и причин Катерина не знала. Нет, ее домашние, бесспорно любили по-особому, молчаливо. Катерине казалось, что Меликки боялись. Мать напрямую не рассказывала, кто бабушка. Кем работала, почему почти в лесу живет? Даже вслух эти вопросы не задавали.
Когда Катерина первый раз в деревню попала, ей и спрашивать надобности не было – Яга, и все дела. Катерине нравилась простота бабкиной избы, кладка печи в трещинках, изогнутые ухваты в углу, ведро колодезной, всегда холодной воды возле окна, крепко сбитый стол, короткие деревянные лавки вдоль стен. Помнится, ей интересно было знать, почему бабушка не купит стулья, как у них на квартире, и что варит она там, такое пахучее в печи да в пяти горшках одновременно. По детской наивности искала она ступу, помело и обязательно кота – желательно, говорящего, чтоб подружится.
Метла стояла в пристройке-дровнице, куда же без помела в деревне, а вот животинку Меликки, кроме петуха, не держала: времени на нее не было. Катерина интересовалась, зачем петух, а бабуля смеялась: дескать, это будильник. Оно и вправду так было, это Катерина наивно считала – живность чокнутая, раз орет с утра и до вечера без перерыва.
И, в общем, только после происшествия с Жанной, пришло в голову понимание, что бабуля у нее колдунья. А что, не зря она дни напролет людей принимает – знахарь местный. Тянулись люди, задавленные горем, молчаливые в своих слезах, а уезжали с просветленными лицами. А еще Катерина помнила, как ближе к ночи уплывала Меликки за реку, не любила мостком пользоваться, лодку с коротким веслом держала. Катерина подглядывала в оконце, как скользит бабуля пятном меж кустов. Куда, зачем – тайна.
Спустя много лет мать, художница-импрессионистка, страстная последовательница солнечной школы Лорана Парселье [1] , чей стиль странно выглядел на фоне хмурых видов «мокрого» Санкт-Петербурга, втолковывала Катерине:
– Ведунья наша бабушка, знахарка, это сильно отличается от того, что ты нарисовала в своей голове, так что языком не трепи, не наговаривай попусту.
Катерина соглашалась и вспоминала про существование Меликки, лишь попав в мастерскую матери. Та редко писала родных – Катерину раз всего – а бабулю часто набрасывала на эскизах. Катерине нравилась картина, где Меликки в искрящемся желтом платье, похожем на подвенечное, с распушенными волосами, раскинув руки, сидит на черном пне на фоне сочно-зеленых елей. И на вид Меликки словно двадцать, и глаза брызжут радостно зеленью.
1
Лоран Парселье – французский художник и иллюстратор, принадлежащий к плеяде современных экспрессионистов. Работает в созданном им «стиле солнечного света».
Уже в зрелом возрасте Катерина прояснила, что бабуля к творчеству матери относилась снисходительно, считала забавой и пустой тратой времени. Хотя жизнь матери в представлении Катерины являла собой великолепный образец единения увлеченности и высокооплачиваемой работы.
Отец держался от тещи подальше, не ездил в деревню, умело отгораживаясь делами. Вечный инженер запоем читал детективы, не различая имен писателей, и постоянно носил во внутреннем кармане пиджака сканворд для поездки в метро. Катерина не была уверена, знает ли отец адрес мастерской матери. В галерею на «обязательные» – как говорила мама – и наиболее значимые выставки он приходил просто потому, что мать приглашала чету Виткиных.