Свет не без добрых людей
Шрифт:
– Жених без невесты не бывает. А невест в девятнадцать лет я не признаю.
– А во сколько же?
– Ну, не знаю: может, в двадцать… два. И то рано.
– А сколько лет тогда должно быть жениху?
– Не меньше двадцати пяти.
– И не больше?..
– Не знаю. Как полюбится.
Вера вдруг как-то оживилась и пошла быстрей. Неожиданно дорогу ей преградила срубленная и поваленная поперек тропы молодая липа. Оба остановились.
– Что это? Зачем ее срубили?
– в недоумении спросила Вера.
– Да просто так, низачем. Хулиган какой-то шел с топором и по-своему забавлялся.
–
– Судили? Да что вы, Верочка. Тут не такое делали. Посчитайте, сколько в гаю уцелело столетних лип. Два десятка, не больше. А их ведь раньше здесь около тысячи было. Я хорошо помню - целые аллеи богатырских лип. Сразу после войны начали люди отстраиваться. Все же было сожжено дотла. Ну и рубили все подряд. Вон смотрите, какие красавицы лиственницы, они тоже ровесники тем липам. Им в первую голову досталось - сначала лиственницу и сосну вырубали. А какая сосна была? Корабельная! Все шло на срубы хат. Тополя, ясени, клены - это уже потом, во вторую очередь пустили под пилу. И наконец добрались до лип. Древесина их на строительство не годна, мягкая, усыхает - коробится. Так что придумали? Кору сдирали. Повалят столетнюю липу, потом разденут ее и голенькую бросят. А кора на крыши шла, вместо шифера. Еще и сейчас есть несколько домов, крытых корой древней липы.
– Но это же дикость, варварство!..
– с негодованием воскликнула Вера.
– Люди сто лет берегли, целые поколения растили, а тут срубили запросто, раздели, как вы говорите, чтобы только крыши крыть. Могли ж соломой, я видела в деревнях соломенные крыши.
– Могли, конечно. И в лесу могли сосну пилить, лес рядом. Не обязательно в гаю.
– Да это же парк, прекрасный старинный парк, каких, наверно, немного у нас. Ни у кого рука не дрогнула, - негодовала Вера.
– Неужели не нашлось ни одного человека, который бы остановил это изуверство?
– Не нашлось. Каждый о своем гнезде думал, заботился, чтоб над ним не капало.
– Нет, я просто не верю, не могу поверить. Фашистов победили, такое чудовище одолели, умирали за родную землю, вот за эту красоту божественную и потом сами губили нещадно эту красоту. Ну, что это такое? Лес рядом, вы говорите. Пусть бы в лесу, а то ведь в парке же!
– Ах, много тут разбираются, где лес, где парк, - махнул рукой Сорокин.
– Мы живем на природе, окружены красотой ее, а понимать и ценить эту красоту не научились до сих пор.
– А кто ж виноват в этом, Сергей Александрович?
Вера остановилась и прислушалась. Где-то совсем недалеко в глубине гая стучал топор.
– Слышите?
– Рубят, гай рубят, - ответил Сорокин.
– Так идемте, идемте же скорей!
– Вера схватила его за руку и потащила за собой на звук топора.
Рабочий совхоза Антон Яловец решил сделать изгородь вокруг своего приусадебного участка. Плетнями из частокола здесь огораживались все, так было заведено с незапамятных времен - эти незатейливые заборы сооружались быстро, просто и дешево. До войны, когда лесов было больше, плетни обычно делались из еловых сучьев. Теперь их стали делать в здешних краях из ольхи, которой окрест было видимо-невидимо и которая подлежала вырубке и выкорчевке. Но ольха -
Когда Сорокин с Верой подошли к Яловцу, он уже успел срубить около десятка молодых лип и кленов. Стройные, гладкостволые, серо-зеленого и кофейного цвета, они лежали разбросанно, там, где свалил их беспощадный топор. Неожиданно Сорокин быстро вышел вперед, закричал грозно:
– Что вы делаете?!
Яловец опустил топор, поправил на голове выгоревшую до неопределенного цвета военную фуражку, с любопытством оглядел подошедших, усмехнулся криво и небрежно обронил:
– Не видите, што ли? Дуги гну.
– Да вы соображаете, что вы говорите!
– Сорокин не находил слов.
– Вас за это судить… за такое казнить мало…
– Уже судили… А казнить погоди, успеется, - очень тихо и невозмутимо ответил Яловец.
– А вы што, в лесники нанялись? Или, может, я спугнул вашу любовь? Тогда покорнейше прошу извинить. Только лучше б вам перейти в другое место, гай велик, а мне тут больше нравится.
– Подлец, мерзавец!
– теперь уже не кричал, а сквозь дрожь процедил Сорокин.
– Мало, видно, сидел, опять потянуло к уголовщине.
– Щенок, кому грозишь?..
– Птичьи глазки Яловца замигали, большие мясистые ноздри задвигались.
– Бросьте топор!
– властно приказал Сорокин и сделал движение в сторону Яловца.
– Но, но, не очень. Обожжешься.
– Яловец выставил вперед левое плечо, а правую руку с топором отвел в сторону: - Я человек контуженный, с меня спрос небольшой…
Это наглое предупреждение озадачило и вконец обезоружило Сорокина: он теперь не знал, что делать. Подставлять голову под топор бандюги было безрассудно. Испугалась и Вера. Пугал ее совершенно дикий взгляд и какая-то нечеловеческая, звериная осанка Яловца. Когда Яловец отвел топор в сторону, ей показалось, что он сейчас ударит Сорокина. Вера тихо, осторожно, машинально приблизилась к Сорокину и позвала умоляюще:
– Не надо!.. Сергей Александрович, пойдемте. Прошу вас.
– Она вся дрожала, не в силах совладать с собой.
Как раз в это самое время из кустов, словно из земли, вынырнул Тимоша. Вид у него был отчаянный, волосы взъерошенные, как у ощетинившейся кошки, глаза одержимые, в руках суковатая палка. Он посмотрел на Яловца ненавидящим, испепеляющим взглядом и пригрозил задиристо:
– С топором… на людей бросаться… хо-ро-шо!
– А тебя кто звал? Ублюдок, - уже несколько растерянно проговорил Антон. Неожиданное появление Тимоши как-то отрезвляюще подействовало на него. Это понял и Сорокин. Волнуясь, он приказал:
– Тимоша! Сейчас же беги к директору. Немедленно. И все расскажи.
– Напугали чем!
– еще хорохорясь, но уже явно отступая, процедил Яловец.
– Подумаешь, не видали директора. Чихал я на него…
Тимоша прибежал к Булыге запыхавшийся и взволнованный. Только что проснувшийся Роман Петрович - в последний выходной перед жатвой он решил вздремнуть часок после обеда - посмотрел на юношу и сразу понял, что случилось нечто чрезвычайное.