Свет не без добрых людей

Шевцов Иван Михайлович

Приезжал сегодня директор в поле к трактористам, поговорил с ребятами, - как раз был обеденный перерыв. Только трактор Незабудки урчал в стороне, у самого леса. Трактористы рассказывали Булыге с безобидной иронией о Незабудке: что-то происходит с парнем глубоко-трагическое - не пьет с тех памятных пор, как чуб срезали (кто срезал, так и осталось нераскрытой тайной). Вчера дал две с половиной нормы, а сегодня и того больше будет. Осатанел хлопец, себя не щадит, ни с кем не знается, а только поет без умолку, работает и поет. И как бы между прочим старались ввернуть: причина, мол, ясна - виной всему артистка, безответная

любовь.

–  Незабудка и без любви и без артистки всегда был первым на работе, - отвечал резонно Роман Петрович, - так что вы эту причину спрячьте подальше. Вам бы всем у него поучиться работать.

–  Да разве за этим чертом угонишься, - говорил добродушный Станислав Балалайкин.
– Он же бешеный и трактора не щадит.

–  На повышенной скорости работает. Допустимо, - ответил Булыга и, сев в свой газик, направился к Незабудке.

Федя, увидав директора, остановил трактор, но на землю не сошел, точно он был прикован к сиденью.

–  Как дела, артист?
– дружески-покровительственно спросил Роман Петрович. Но безобидное и в данном случае похвальное слово "артист" Незабудка, живший все эти дни мыслями о Вере, понял как насмешку. Метнув недовольный взгляд на Булыгу и гордо вскинув голову, он резко нажал на стартер и взялся за рычаги. Трактор взревел и задрожал.

–  Погоди, погоди, парень, - заторопился Булыга.
– Так директора не встречают. Что тебе, шлея под хвост попала?

–  А я, товарищ директор, при деле нахожусь, - ответил Незабудка и легко спрыгнул на борозду.

–  Ты при деле, а я, выходит, без дела?

Федя смутился и посмотрел на Булыгу виновато.

–  Извиняюсь, Роман Петрович.

–  Хорошо, Незабудка. Только правильно говорят не "извиняюсь", а "извините" или "прошу прощения". Понял, Федя?

–  Понял, Роман Петрович, - смиренно ответил Незабудка, хотя про себя думал: "А в сущности, не один ли черт, что "извиняюсь", что "извините".

–  Вот так-то, орел, так бы с самого начала, - по-отечески пожурил Булыга, и Федя, вначале настороженный и озадаченный, понял, что никакие неприятности ему не грозят, потому как начальство настроено более чем добродушно.

Федя стоял перед Булыгой в замасленном до блеска, когда-то темно-синем, но сейчас черном, на вид кожаном, морском рабочем кителе, в темных шароварах, небрежно заправленных в кирзовые сапоги, и смотрел на директора снизу вверх с откровенно простецкой готовностью. Любил такие взгляды Роман Петрович, мягчало, а иногда и таяло под ними суровое партизанское сердце директора. А сегодня он к тому же был просто в духе: вчера в клубе закончили установку и оборудование совхозного радиоузла, о котором давно мечтал Булыга. Теперь директор мог разговаривать со своими подчиненными по радиотрансляции, сидя у микрофона. Не знал еще Роман Петрович при встрече с Незабудкой, что через час ему испортит настроение областная газета.

–  Много сегодня сделал?
– спросил он.

–  Третью норму заканчиваю, - просто ответил Федя. Он знал, что директор любит скромность в своих подчиненных, наверно оттого, что сам лишен природой столь чудного человеческого дара.

–  Молодец, Незабудка. По радио о тебе объявим, чтоб другие пример брали, - похвалил Булыга, а Федя с замиранием сердца подумал: "Вера услышит обо мне доброе слово. По радио!"

Но директор спугнул приятные мысли: - Только вот что, хлопец, гляжу я на тебя - не нравится мне вид твой. Отдохнуть тебе надо. Три нормы - это хорошо, но во вред здоровью нельзя. Так не годится.

–  Да что вы, Роман Петрович!..

–  Нет, Федя, не возражай. Разрешаю тебе сегодня пораньше кончить. И не только разрешаю, настоятельно советую. Ты понял меня?

–  Понял, Роман Петрович.

Федя весь сиял, как огненный шар, который медленно катился по белесо-дымчатому небу к западному горизонту, где за рекой темнел сосновый бор. Сколько радостных мыслей и чувств поднял в нем этот короткий, в сущности мимолетный разговор! Через два часа Незабудка, вспахав три нормы, вдруг появился на своем могучем дизельном тракторе на Центральной усадьбе и не где-нибудь возле механических мастерских, а прямо в в центре. Хмельной от радости и счастья, он подкатил на тракторе к самому клубу, промчался с ревом и гулом на большой скорости по той стороне, на которую выходят окна библиотеки, затем круто развернул машину на девяносто градусов, ворвался с хода в бывший помещичий сад, что между клубом и школой, врезался в общипанный козами сиреневый куст. Зачем приехал именно сюда, он и сам толком не знал, но трактор остановил, сошел на землю и, разминая натруженное тело, довольный собой, потянулся, точно делал простейшее упражнение физзарядки.

Вот тут-то Феде и довелось повстречаться во второй раз в этот день с только что вышедшим из библиотеки директором совхоза. Потом долго еще, наверно раз сто, жалел Федя об этой встрече. Громовой свинцово-темной тучей надвинулась на него огромная фигура Булыги. Теперь перед Незабудкой уже был совершенно другой Роман Петрович, с горящими, как молнии, глазами и голосом, сильнее громовых раскатов.

–  Что ж ты делаешь, сукин сын?! Куда ты вогнал трактор? Ты что, не видишь, что это сирень? Ты соображаешь?.. Башка твоя дурная не понимает, что топчет красоту земли, народное достояние, сад топчет… Да таких, как ты, разгильдяев вон из совхоза гнать надо. И чтоб духу не было, чтоб на пушечный выстрел… Чтоб и след простыл.

Ошалело тараща глаза и ежась, как под холодным ливнем, Федя, пугливо поглядывая на смятую гусеницами сирень, невнятно лепетал:

–  Я… уплачу, я, товарищ директор… все, за все уплачу. Высчитайте из зарплаты…

–  Кому?.. Кому ты уплатишь?
– рокотал по-прежнему Булыга.
– Тот, кто сажал эту сирень, давно истлел в земле, а красоту эту нам оставил… Не для того, чтоб вы, подлецы, изничтожили.

Они не заметили в этом горячем шуме, как подошел Михаил Гуров с ружьем через плечо и двумя трофеями в руках - убитыми кобчиками, лесными хищниками, истребляющими мелких пернатых. Увидав Гурова, все еще не успокоившийся Булыга продолжал с прежним возбуждением:

–  Полюбуйся, комсорг, на своих разгильдяев. Видал, куда трактор загнал? В сирень, варвар.

–  Так я уплачу, - бездумно твердил растерявшийся Федя Незабудка.

–  А пятьдесят голов столетней липы в гаю истребили, кто за них платить будет!
– неистовствовал Булыга, он считал деревья, как и свиней, на головы.

–  Красоту не покупают, - спокойно заметил Михаил, немного удивленный и обрадованный необычной для директора заботой о красоте.
– Красота, Федя, за деньги не продается.