Свет праведных. Том 1. Декабристы
Шрифт:
Ближе к полуночи тарантас остановился у деревянного строения – это была почтовая станция. Человек двадцать путешественников расположились на лавках общей залы. Все ждали прихода баржи, погрузившись на которую вместе с повозками, можно будет переправиться на другой берег Байкала в самом узком месте озера – между Лиственничным и Боярским. Люди потеснились, чтобы дать место новоприбывшей. Она села между старушкой с отвратительно злой физиономией и здоровенным бородатым мужиком с лохматыми волосами, от которого так несло хлевом, что нетрудно было догадаться: богатырь торгует скотом. Масляная лампа бросала тусклый свет на лица, серые от усталости, усталость же клонила их к земле…
Вдруг Софи почувствовала, как теплая ляжка скототорговца прижимается к ее бедру. Отодвинулась. Он подвинулся за ней. Почти не поворачивая головы, кося глазом, бросил на женщину тошнотворно-сладкий взгляд. Из полукружья мясистых губ, видневшихся в просвете огненно-рыжей всклокоченной бороды, вырывалось обжигающее дыхание. Софи уже не могла отодвинуться даже на самую малость, не потревожив старушку, а вместе с
– Оставьте меня, сударь, – прошептала она.
Мужик сделал вид, что не слышит, теперь он почти наваливался на Софи плечом, одновременно тычась ей в юбку коленом. А она почувствовала подозрительное щекотание, осмотрела первым делом руки, затем дорожный костюм: везде кишели клопы. Молодая женщина резко встала с лавки, отряхнула одежду и решительно двинулась к двери: уж лучше провести ночь в тарантасе! Для того чтобы выйти, ей пришлось перешагнуть через нескольких растянувшихся на досках крестьян, задев их краем юбки. От этого они проснулись, открыли глаза и смерили нарушительницу их покоя недовольными взглядами. Этих людей тоже осаждали клопы, но их, похоже, это вовсе не беспокоило.
Снаружи воздух показался ей очень свежим и холодным. Опять это приятное чувство прохлады, омывающей лицо!.. Луна совсем скрылась за облаками. Байкал казался безбрежным. В темноте слышался тихий плеск его волн. Софи пришлось долго искать свой тарантас среди множества повозок, оставленных у почтовой станции ее постояльцами.
Улегшись на тюках соломы под брезентовым верхом, она положила рядом, так, чтобы удобно было достать, пистолет: это Проспер Рабуден посоветовал взять в дорогу оружие. А еще по его же совету она спрятала в подшивке платья все наличные деньги… Советы хороши, конечно, но сумеет ли она защититься в случае необходимости, если вдруг кто-то нападет? Софи натянула до подбородка медвежью полость, оставила между низом тарантаса и пологом только узкую щелочку, и все равно дрожала от холода, с тревогой всматриваясь в эту укрытую непроглядной тьмой чужую страну, где из-за каждого угла каждую минуту может грозить опасность. Сучок ли хрустнет, качнется ли на ветру с тихим шелестом ветка, у нее замирает сердце! Она понимала, насколько безумным было решение ехать дальше одной… Еще восемьсот верст, это минимум двенадцать дней! Невозможно же поверить, что путь до Читы окажется гладким, что ее минуют все и всяческие неприятности! Ах, если бы Никита по-прежнему был рядом, как безмятежно бы она сейчас спала, пусть даже и в тарантасе… Софи представила себе Никиту: как он смотрит на нее, держа высоко голову, расправив плечи… Чем больше она думала о нем, тем более уязвимым казалось ей положение, в которое она попала, тем острее она чувствовала потребность в его присутствии, в его силе, в его нежности. Она металась по соломенным тюкам, она, будто в бреду, тихонько звала: «Никита! Никита!» Ей казалось, что, возникни он сейчас перед ней, она бы бросилась ему в объятия. От страха, из благодарности? А может быть, ее подталкивала к нему ответная нежность? Она уже не могла разобраться… От усталости ее лихорадило, щеки пылали, из глаз неудержимо катились слезы. Внезапно ей послышался говор целой толпы – как будто, сминая траву, к ней подходило много-много людей. Похолодев от страха, Софи дрожащей рукой схватила пистолет, прицелилась неизвестно куда… Но тут шум сделался понятным и знакомым… Господи, да это же просто дождь, сильный дождь: просто капли стучат по земле в каком-то бешенстве, словно хотят все измочить, все захватить с бою, все поглотить собой. Отгороженная от мира пеленой дождя, Софи постепенно успокоилась. Ни один разбойник не решится напасть на нее, когда такой потоп! И это Никита наслал его, раз прийти не может, – да, да, это магия, это волшебство! Он просто издали создал для нее такую вот стенку, чтобы защитить, спасти! Подумала – и сама удивилась столь не характерной для себя мысли. Непонятно, может быть, она меняется, вот-вот изменится окончательно под влиянием климата, встреченных людей, случившихся событий? Она начала дремать, измученная, растерянная, но сквозь сон продолжала слышать, как проливает обильные слезы и вздыхает ночь.
Когда Софи проснулась, пейзаж был совсем иным: вышло солнце и залило всю округу. Холодно, все тут вымокло насквозь, все блестит… Грозившие опасности рассеялись вместе с темнотой. Из дома, где помещается почтовая станция, доносится разноголосый гул. За самоваром там, наверное, собралось человек двадцать… Софи перешла на другую сторону дороги и спустилась к озеру. Берег Байкала был галечный – бледно-голубые, темно-красные, светло-зеленые, нежно-сиреневые, немыслимо представить, скольких разнообразных цветов камешки это сибирское море обтесало, отполировало до почти зеркальной поверхности и почти идеальной округлости. Красота! И спуск к воде какой отлогий… Так и тянется пестрое это полотно до самой воды… Если поднять глаза, то увидишь горы, они словно поросли густым темным мехом, а на верхушках – шапки из облаков… Веселый ветер, пришедший с водного простора, дует порывисто, и полог тарантаса хлопает при каждом порыве так, будто аплодирует… Оторвавшись от созерцания озера, Софи почувствовала, что продрогла и что все ее натруженное тело побаливает. Взяла сахару и пряников из своей корзины и отправилась в общую залу почтовой станции, чтобы согреться и попить горячего чайку.
Купчина, который пытался заигрывать с ней ночью, отвесил поклон и спросил, хорошо ли она спала. Софи не ответила, мужик разозлился и процедил сквозь зубы:
– А я-то думал, у нас после Наполеона все войны с французами кончились!
Софи и тут промолчала, выпила чаю, а станционный смотритель, едва она поставила чашку, объявил,
Софи уже поднималась на борт, когда под легкое позвякивание колокольцев четыре тройки выехали из ворот почтовой станции. Путешественники растерянно переглянулись: курьерская почта имела все преимущества, и теперь они уже не надеялись получить в Боярском лошадей.
В восемь утра отчалили. Весел не понадобилось – ветер был ровный и достаточно сильный для того, чтобы хорошо наполнить паруса. Если не станет слабее, к вечеру баржа подойдет к противоположному берегу.
На палубе теснилось с десяток тарантасов и телег. У бортового ограждения громоздились тюки и ящики. Пространство, отведенное пассажирам, оказалось таким узким, что многие предпочли оставаться в своих повозках. Софи тоже села в тарантас, устроилась поудобнее между чемоданами, привалилась спиной к соломенным подушкам и стала любоваться озером – таким спокойным и прекрасным в этот утренний час. Изумрудно-зеленая его поверхность чуть волновалась под легким ветерком, горизонт на севере был так далек, словно Байкал не озеро, а океан… Зато на юге взгляд сразу упирался в высокие горы – ближние совсем черные, хребты четко очерчены, более отдаленные кажутся синими, а самые дальние сверкают и курятся серебристой пылью, словно растертый мел в солнечных лучах. Софи убаюкивала еле заметная зыбь. Она вспомнила день, когда переправлялась на пароме через Енисей – то же скольжение между бесконечным небом и бесконечностью волн, то же парение духа… Но тогда Никита был поблизости: стоял облокотившись на перила ограждения… Она словно бы услышала его голос, такой родной: «Вам так не терпится оказаться на почтовой станции, барыня?.. Но тут ведь так красиво!..» А она… Это неважно, что она сама была в печали, – она его так огорчила, так обидела своим ответом: «Очень красиво, но у меня сейчас нет никакого настроения любоваться пейзажем!»
Совершенно расстроившись, она постаралась отогнать от себя мысли о Никите, насильно втиснуть его в рамки его новой жизни. Должно быть, он уже начал работать у Проспера Рабудена. И теперь, бегая между кухней и табльдотом, даже времени-то не имеет подумать о ней. Давно забыл ее, занятый болтовней с другими слугами, пересмеиваясь с ними. Да, да, конечно, именно так! Она оставила ему, уезжая, сто рублей, он ни в чем не будет нуждаться… А вдруг, получив свои бумаги, он приедет к ней в Читу? Софи почувствовала, как начинают полыхать жаром ее щеки. Милые сердцу образы волна за волной накатывали на ее воспаленный мозг, один сменялся другим… Как наваждение… То, что она сделала там, в Иркутске, – разве ей этого хотелось? Когда и как возникло у нее это желание? Какие чары побудили ее к этому путешествию на край света? Можно подумать, что в ее жизнь, в ее судьбу вкралась какая-то ошибка, все пошло не в том направлении, и она проживает события, предназначенные вовсе не ей!
Плавание продолжалось без происшествий до конца дня. Птицы, крича, падали к волнам, потом резко – молнией – поднимались на головокружительную высоту. Когда село солнце, небо у линии горизонта окрасилось ярким пламенем. По черному берегу заплясали кроваво-красные, золотые, лазоревые отсветы. Не дожидаясь, пока баржа причалит, пассажиры стали вылезать из своих повозок, и вскоре у воротец, через которые можно будет пройти на трап, чтобы спуститься по нему на землю, собралась целая толпа. Софи удивилась: почему все они так торопятся, им-то куда спешить? А потом поняла причину – разумеется, всех свежих лошадей на почтовой станции отдадут курьерской службе, но те, кто сейчас первыми зарегистрируются в журнале станционного смотрителя, получат шанс первыми же завтра и уехать. Станция тут находилась метрах в пятистах от берега, и, едва был установлен трап, поток пассажиров хлынул в направлении к ней. Люди бежали по откосу, отталкивая друг друга, стараясь обогнать всех… Вперед вышел здоровяк-купец, в самом хвосте плелась маленькая старушонка со злобным лицом… Если бы Никита был с ней, он уж точно бы пришел на станцию первым! Софи тяжело вздохнула и сошла по трапу последней – теперь-то чего пороть горячку?..
7
Никита всю ночь так и эдак проворачивал в голове самые разные планы, а на рассвете поднялся раньше, чем открыли глаза другие слуги, взял свой узелок, на цыпочках прошел по большой комнате, где спали его товарищи, и так же тихо закрыл за собой дверь черного хода. Над рекой поднимался серый туман, укрывая весь город. Пусто – на тротуаре никого. Кое-где еще светятся уличные фонари. Торговец лошадьми, о котором ему вчера рассказали слуги из местных, живет на другом конце города – на берегу Ангары. Бывший каторжник, его фамилия Голубенко. Говорят, с ним можно иметь дело. Никита пожалел, что не подумал раньше о том, чтобы с ним повидаться: целых два дня псу под хвост! Два долгих-предолгих дня, в течение которых он, моя ли посуду в жирной воде, разжигая ли огонь, выметая ли мусор, только и думал, что о барыне. Думал с отчаянием, растравляя душевные раны. Но раз уж ему нет жизни вдали от Софи, пусть лучше ему грозит тюрьма, кнут, смерть – он все равно попробует ее догнать! Он это понял перед рассветом, шепча слова утренней молитвы, и, вдохновленный озарением, вызванным навязчивой идеей, поспешил к Голубенко.