Свет праведных. Том 2. Декабристки
Шрифт:
– Узнаете, когда придет время. А пока, прошу вас, не мешайте нам работать…
Один из полицейских направился к секретеру, второй – к комоду. Софи даже и не попыталась протестовать. Она на собственном опыте имела возможность убедиться в том, что совершенно бесполезно вступать в переговоры с полицейским, которому отдан какой бы то ни было приказ.
– Ключи? – требовательно спросил полицейский.
– Они вам не нужны, сударь, – ответила Софи. – Все отперто.
Полицейские по локти запустили руки в ящики, принялись с профессиональной ловкостью ворошить бумаги. Это было так, будто они елозили пальцами по ее собственной коже.
– Господа! Оставьте, не трогайте! Это личные письма!
Толстый коротышка, не моргнув глазом, сунул в карман одну связку писем, протянул другую своему коллеге и ответил:
– Вам их вернут после того, как с ними ознакомятся. Перейдем в соседнюю комнату. Не угодно ли вам нас проводить…
Под ее руководством они переходили из комнаты в комнату, везде распахивали двери, рылись во всех шкафах, ворошили белье, перетряхивали платья, простукивали стены, изучали книги на полках. Затем тощий дылда, нацарапав несколько слов в записной книжке, произнес:
– Извольте следовать за нами.
– Куда? – не поняла она.
– В префектуру полиции.
От страха заныло в животе. Сейчас ее арестуют, посадят в тюрьму! Но за что? Сознание того, что она ни в чем не провинилась, не только не успокаивало, но, напротив, смутно тревожило. Нелепость ситуации достигла такого накала, что Софи проще было бы защищаться, если бы у нее на совести была хоть какая-то определенная провинность.
– Да говорю же я вам, что ни в чем не виновата! – слабо возразила она.
Вместо ответа толстый коротышка грубо схватил ее за руку. Она резким движением высвободилась. В прихожей стояли Жюстен и Валентина. Окаменев от ужаса, они во все глаза смотрели на хозяйку, которую, словно воровку, уводили двое полицейских. Она бросила им на ходу:
– Ничего страшного! Я скоро вернусь!
И попыталась улыбнуться: пусть видят, что хозяйку не так-то легко запугать. Посреди двора ждала двухместная карета. Софи без посторонней помощи села в нее. Один из полицейских устроился с ней на сиденье, второй примостился рядом с кучером. За всю дорогу сосед Софи ни разу к ней не обратился. Она задыхалась, запертая в наглухо закрытой карете с этим незнакомцем, от которого несло вином и табаком. На каждой выбоине он толкал ее локтем или коленом. Наконец, колеса в последний раз вздрогнули, переезжая глубокую рытвину, и замерли.
Мощеный двор префектуры полиции, длинные серые коридоры, заполненные просителями или подозреваемыми, рабочие в картузах, девицы в тюремных чепцах, белые плевательницы, застекленные двери с табличками… Попав в этот безрадостный мир, Софи мгновенно вспомнила, как Николя пришел вызволять ее отсюда, из этого самого места, в день, когда ее по ошибке арестовали. Это было в 1815 году, незадолго до того, как они обвенчались. Он был в парадном мундире гвардейского полка. Как тогда растрогало ее влюбленное и обеспокоенное выражение его лица! А сегодня некому поспешить ей на помощь, никто ее не защитит… Да, это так: отныне она может рассчитывать только на себя. Но что же Николя
– Входите, – проворчал толстый коротышка, толкнув одну из дверей.
Она вошла в комнату с выкрашенными светло-зеленой краской стенами, в глубине которой стоял шкаф с бумагами. За дубовым письменным столом сидел человек, все лицо которого состояло, казалось, из лба и челюстей. Вдоль щек спускались желтовато-седые пушистые бакенбарды. Он поднял взгляд на Софи и вдруг сделался очень похож на внимательно присматривающуюся лягушку. Полицейские выложили начальнику на стол письма и прочие бумаги, которые они прихватили из дома Софи, он кивком отослал обоих. Оставшись наедине с задержанной, представился: «Инспектор Мартинелли» – и предложил сесть напротив него, на стул с плетеным сиденьем.
– Сударь, – начала она, – я очень удивлена, не могу понять…
Он жестом прервал ее:
– Вскоре вы все поймете, сударыня, но прежде мне необходимо задать вам несколько вопросов. Ваше имя, фамилия, дата рождения…
Она послушно отвечала, но инспектор явно ее не слушал. Разумеется, все это было ему уже известно. Софи заметила горбатого писца, тот сидел в углу кабинета перед высокой конторкой на табурете и записывал каждое ее слово пером с дрожащей бородкой. Внезапно Мартинелли, наклонившись вперед, спросил:
– Вы получали средства к существованию из России, не так ли?
– Да, – признала Софи. – А что, это противозаконно?
– Ни в коей мере! Однако, если полученные мной сведения верны, вы в этой стране не на очень хорошем счету. Ваш муж был осужден за принадлежность к тайному обществу. Вместо того, чтобы от него отказаться, вы последовали за ним в Сибирь…
– Во Франции намерены заново пересмотреть дело декабристов? Начать новый процесс?
– Нет, но для нас это служит свидетельством.
– Свидетельством чего?
– Ваших политических предпочтений.
Софи взорвалась:
– Это неслыханно! Мы воюем с Россией, и вы преследуете меня своими подозрениями, хотя я пострадала от российского империализма! Кому вы подчиняетесь – Николаю I или Наполеону III?
Мартинелли улыбнулся, и его лицо, казалось, изменило форму, словно было сделано из каучука. Оно и так было шире, чем длиннее, а теперь еще и расползлось книзу, к шее, где его подпирал белый воротник.
– Тут есть одно отличие, сударыня, и им нельзя пренебрегать! – сказал он. – В том, что касается внешней политики, мы, разумеется, против русских. Но в плане политики внутренней наши интересы и наши заботы совпадают. Как и российские власти, мы стремимся поддерживать порядок и отстаивать законность. То обстоятельство, что человек был в Санкт-Петербурге возмутителем спокойствия, никак не может служить рекомендацией для парижской полиции. Совсем напротив! Вы прибыли к нам оттуда с опасным грузом пагубных привычек. Вас окружает легенда…
Наконец-то хоть что-то забрезжило, наконец-то он объяснил, в чем дело, и у нее появилась надежда.
– Да ведь я же почти не выхожу из дома! – возразила она. – Нигде не бываю, никого не вижу! Я не занимаюсь политикой!..
– Однако многие слышали, как вы произносили в обществе пренебрежительные, если не сказать – антифранцузские речи.
Ей тут же пришло в голову, что доносчики повторили в искаженном виде то, что она говорила у Дельфины. И ей сделалась противна эта фальшивая свобода, так мало соответствующая тому, чего она ждала от Франции.