Свет праведных. Том 2. Декабристки
Шрифт:
– В России меня обвиняли в том, что я – французская шпионка, – сказала она, – во Франции обвиняют в том, что я русская шпионка!
Мартинелли сложил руки на животе, между его заплывшими веками блеснул холодный взгляд.
– Замените слова «русский» и «французский» словом «революционный», и вам все станет понятно, – произнес он.
– Почему «революционный», а не «республиканский»?
– Простите, я не слишком хорошо улавливаю разницу.
– Революция – средство, республика – цель, – объяснила она.
– А империя?
Софи не ответила.
– Кстати, –
«Вот оно!» – подумала Софи. И прошептала:
– Да.
– Вы навещали его в тюрьме Сент-Пелажи; затем вы были у него в книжной лавке.
– Совершенно верно.
– Его только что арестовали. Мы подозреваем, что он участвовал в заговоре с целью покушения на жизнь императора. Предполагаю, что вы в полном неведении насчет этого?
– Да, мне об этом совершенно ничего не известно, – заверила его Софи.
Сердце у нее упало.
– Он не предлагал вам присоединиться к заговору?
– Нет.
– Однако вы для него и для его товарищей представляете собой живой символ!
– Должно быть, он осознал, что я враждебно отношусь к его взглядам!
– Вы ему об этом сказали?
– Кажется, да.
– Получается, он все-таки посвятил вас в свои планы, раз пришлось об этом говорить?
– Да нет… он никогда не говорил об этом определенно, – покраснев, пролепетала Софи.
– То есть мимоходом… хотя бы намеками упоминал?
– Может быть, я сейчас уже не вспомню…
Мартинелли откинулся на спинку кресла.
– Лучше бы вам говорить со мной откровенно, сударыня!
– Я так и делаю.
– К сожалению, нет, сударыня…
Софи вздрогнула. Опять она оказалась в кольце подозрений – а ведь думала, что, покинув Россию, из него вырвалась. Она уже так и видела себя стоящей перед судьями, обвиненной на основании ложных свидетельств, брошенной в тюрьму, сосланной… И на этот раз она расстанется со всем этим не ради того, чтобы уехать к мужу. Да что у нее общего с Вавассером?! Она ненавидела его, она была против его рискованных политических затей, ей теперь хотелось жить только спокойными привычками зрелого возраста, лишь теплом вновь обретенного дома!
– Клянусь вам, – снова принялась уверять она, – больше мне ничего не известно.
И тут же устыдилась того, что пытается таким образом себя защитить. Да почему же это в большинстве случаев покой приходится покупать ценой унижений?
– Скажите мне, кто с ним заодно, и я тотчас вас отпущу, – смягчившись, проворчал Мартинелли.
Софи пожала плечами.
– Я не смогу… Мне пришлось бы выдумывать!
– Я подскажу вам: Антонен Лакруа, Марсель Пьедефер, Жорж Клаус…
– Никогда о таких не слышала!
– А Прудон? Вы ведь встречались с ним, на улице Жакоб?
– Да, в самом деле!
– И что он говорил?
– Ничего особенно толкового.
– Одним словом, все дружно радовались успехам нового режима?
– Я ничего подобного не утверждала, сударь. У некоторых из тогдашних гостей были весьма передовые социальные взгляды. Однако они излагали их спокойно, без всякого запала.
– Мне рассказывали совсем не так!
– А почему бы вам не допустить, что на этот раз вас плохо осведомили?
Понемногу Софи успокоилась, собралась с мыслями. Опыт допросов помогал ей овладеть положением. Мартинелли провел рукой по лицу снизу вверх. Казалось, он устал бороться с упрямством Софи. Она чувствовала, что ее будущее зависит от того, что происходит сейчас за этим огромным лбом. Пока что она на свободе, но что будет через минуту? Орел или решка? Сердце у нее так колотилось, что отзывалось даже в челюстях. Мартинелли медленно взял со стола письма от Николая, стал разворачивать одно за другим. Она вспомнила слова любви, по которым сейчас скользит взгляд этой ищейки, этого держиморды.
– От кого эти письма? – спросил он.
– От моего мужа.
– А вот это?
– От моего друга из Сибири.
– Он тоже декабрист?
– Да, сударь.
Мартинелли вновь погрузился в чтение. В окно вливался странный, словно бы подводный свет. Поскрипывало перо горбуна. От плохо выструганного пола поднимался запах мокрой пыли. Внезапно Мартинелли подтолкнул весь ворох писем по направлению к Софи.
– Забирайте!
Она сунула письма в сумочку. Пачка была такая большая, что застежку пришлось оставить незащелкнутой.
– Я подумаю, стоит ли давать ход этому делу, – продолжал инспектор. – На сегодня вы свободны, сударыня!
Словно камень с души свалился! Софи с облегчением вздохнула, стараясь, чтобы вышло не слишком заметно. Однако она хорошо знала, что полиция так просто от своих подозрений не отказывается. Если инспектор ее и отпускает сейчас, то, несомненно, лишь для того, чтобы выследить и попытаться разузнать побольше о людях, с которыми она встречается. Писец перестал скрипеть пером. Софи поднялась со стула. Мартинелли тоже встал и с подчеркнутой любезностью проводил ее до двери.
Она снова, теперь в обратном направлении, прошла через скучную преисподнюю коридоров. Во дворе, сблизив двурогие шляпы, болтали полицейские. Усы и бородки придавали всем им сходство с Наполеоном III. В ворота с грохотом въехал полицейский фургон, остановился у крыльца. Яркий дневной свет ударил в глаза, шум Иерусалимской улицы оглушил Софи, и она улыбнулась тому, что жизнь продолжается. На Новом мосту обернулась посмотреть, нет ли за ней слежки. Может, и есть, не поймешь, – у прилавков толпится слишком много народа. Все лица сливались в неясное пятно. Собачьи стригали, чистильщики сапог, лудильщики, литейщики ложек, продавцы шляп, лент, крысиного яда, ароматических лепешек старались перекричать друг друга, завлекая покупателей. Софи заторопилась, стала выбираться из толпы. Ей по-прежнему было неспокойно, не проходило неприятное ощущение, будто смотрят в спину. Она заставила себя распрямиться, поднять голову. Давным-давно забытое ощущение слежки. Даже в России в последние месяцы ей удавалось забыть о том, что она под подозрением.