Светлое будущее
Шрифт:
— А че ты на меня орешь? — удивилась.
— Мам, но это же… РОЖА! — писк мой вырвался из груди, сдавая чувства сполна.
— Вы ж, вроде как… — замялась та, — последнее время совсем не общались? — удивленно: рушилось ее мировоззрение.
— Но это же… Федька, — горько. По моим щекам побежали слезы.
От стыда тотчас отворачиваюсь — и мигом прочь из кухни, в коридор, пряча позор… и растерзанную новостью душу.
— Ты там… гляди мне, за старое не возьмись! Только на человека стала похожа! На девушку! А не на… второго Рожу! Не смей! Слышишь?! Он хоть и сын мне… но балбес! А ты не смей! —
— Услышала, — грубо, кривляясь.
— И не начинай мне тут! И сопли подотри. А то сейчас придет… еще один нервный — и начнете. Тихо и смирно. Он сказал — ты согласилась. А выйдешь за порог — сделаешь, как посчитаешь нужным. ЯСНО?
— Так точно! — ехидно-саркастическое.
* * *
И еда в рот не лезла, а приходилось для «видимости» и «приличия», «вежливости» давиться. Изображать непринужденность — а голова просто разрывалась на части. Как и душа, сердце.
Рожа! Сколько обиды, злости на него… ненависти, в конце концов, но и любви одновременно… Что просто хотелось выть, орать, биться головой об стенку. Да просто задавиться, лишь бы все эти эмоции утихомирились, заткнулись.
— Короче, — не выдержал первым батя. — Судя по красным глазам и странным взглядам… мать уже рассказала новость, да?
— Да, — едва слышно. Неловко было сдавать ее — но и так… спалилась, а врать так глупо в лоб — моветон[12] тот еще.
— Так вот… видеть я его здесь НЕ ХО-ЧУ, — будто гром, разорвали его слова мои небеса. Окоченела я. — Пусть у тебя там первое время побудет, поживет — присмотришь за ним. Работу ищет — и человеком становится. А дальше — посмотрим…
— В смысле, не хочешь? — сиплым, мертвым голосом прошептала я, едва нашла силы на звук.
— Ника! — гневно взвизгнула мама, отчего тотчас уставилась я на нее.
Но еще миг сражений с самой собой — и проигрываю.
Влет сорвалась с места. Криком:
— Он же ваш СЫН!
— А ты не ори на нас! Ишь какая! И не сын он мне! Он — ВОР! А мой бы себе такого не позволил! — бешено завопил батя. Лицо вмиг побагровело. Шумно, отрывисто задышал.
Давлюсь яростью и я.
— А я — СЕСТРА ВОРА! Значит и мне — здесь места НЕТ! — исступленно.
Швырнула вилку на тарелку. И в коридор.
— Не смей! — дикий вопль папани.
Похуе. В шлепки — и на площадку!
Подняться на верхний этаж — и засесть у двери (ведущей на крышу) — любимое наше с Рожей место.
— А ну вернулась обратно! — неистовый ор на весь подъезд бати.
— Да оставь ты ее… у нее шок. Пусть придет в себя, — слышу тихий, успокаивающий, убаюкивающий голос мамки.
Сплюнуть от злости на лестницу.
«На человека стала похожа! На девушку! А не на второго Рожу…»
Еще для одной — не люди мы, а… черти что. Если своим родителям он не нужен, то кому тогда вообще? Ну я, исключение. И то… столько времени отгораживалась
И, более того, отныне и навсегда будет идти по жизни… с жуткой «пометкой»: «ранее судимый».
Вытереть позорные сопли — и шумно вздохнуть.
Черт! И домой же никак — там эти… трутся. «ДР» свой отмечают.
Но, да ладно… переживем. Теперь надо… собраться с силами, расспросить что, как и когда — и за дело…
Рожа… Пиздец. Реально, Рожа возвращается. Это сколько прошло? Пять лет? Да, пять лет ляпнуло. Неужто УДО?
…ко мне возвращается… мой Федька.
Глава 6. Репатриация[13]
Странно… сколько всего пережить вместе с Рожей (не только взлеты, но и падения) — и теперь… его самого бояться. А вернее, скорее всего… стесняться, смущаться. Даже не думала… что я все еще подвластна сему чувству, этому состоянию. Тем более… относительно кого? Моего Федьки…
А потому — не одна, а Женьку под руку… и потащиться в указанное время, в указанное место в указанный день.
К самим воротам (серым, высоким, в два ряда проволокой колючей обвитым, как и весь бетонный забор по периметру) подходить не отважились. Замерли в стороне. Стоим, две идиотки, грызем губы, ногти от нервов, молча наблюдаем, выжидаем… момент «Икс».
— У них че… сегодня массовый выпускной? — заржала Жарова, показательно метнув взор в сторону целого импровизированного автопарка, скопления дорогих тачек, около которых (тоже в ожидании) бродили мужчины: кто курил, кто семечки жевал, кто так… без умолку выступал — сплошной шум да гам, переполох на радостях.
— Мож, кого важного тоже выпускают… — задумчиво протянула я.
— Ага, — залилась звонким хохотом Евгения и повисла у меня на руке. — Рожу твоего… местного авторитета.
— Да иди ты! — не сдержалась я… и тоже загоготала: от волнения уже готова была взвыть, а не только… ржать над недалекими шуточками подруги.
Еще резиновые, бесконечные минуты (от явной паники до откровенных психов) — и скрипнули наконец-то ворота, зарычали засовы. Залаяли собаки.
Едва я хотела кинуться с Жаровой вперед, как тотчас подались и молодые люди в ту же сторону — а потому… позорно, покорно отступаем. Такое количество грозных кобелей — даже моей храбрости… не по силам выдержать. А потому прижались с Женькой к бетонной стене-забору — и обмерли тихо в ожидании: наш — не наш. Кому повезло больше?
И вот она — истина. Высокий, худой… как глиста. Рожа… мой Рожа — что не есть рожа. Победа за нами. Но только я вперед, счастливая, силой потащив в омут за собой подругу, как огорошенная вновь покорно замерла.
Мужчины подались к нему — и принялись по-братски приветствовать…
— Какие люди! — взревел один из незнакомцев, разведя широко руки в стороны. — И без охраны.
— Е-е! — радостно в ответ, поддаваясь на участие, Федька. — Твоими молитвами!
Теплая, радушная встреча. Вмиг принялись протискиваться к нему и остальные молодые люди. Горячие рукопожатия, жадные объятия, дружеские по плечу похлопывания.