Светлячки на ветру

Таланова Галина

16

Неужели, семейная жизнь – это капкан, который захлопнулся, и она уже ничегошеньки не изменит в своей жизни? Иногда Вика думала о том, что можно всё ещё переписать. Ну, испортила паспорт… Ну и что? Мама ей говорила о том, что она найдёт ещё подходящего ей человека и что она может вернуться домой в любой момент.

Что их связывало? По сути, ничего. И вся жизнь была впереди, всё можно было переписать и переиначить. Неужели вся её большая любовь – лишь первое очарование юности? Губы, скользящие по телу, легко, чуть касаясь влажного атласа… Точно заячий хвостик махнул

по коже… Точно промелькнула белка по забору…

Она всегда думала, что брак – это когда живёшь как за каменной стеной, когда есть на кого опереться и за спину кого спрятаться, когда чувствуешь во всём поддержку. А тут… Только власть рук и губ, которые, оказалось, могут притягивать и приклеивать тебя сильнее, чем родство душ: как металл на морозе. Оторвать можно только с кровью.

Говорить было не о чём, кроме быта. У него по телевизору – футбол и боевики, у неё – психологические драмы. Если она смотрела кино, а в это время по другому каналу шёл хоккей, то он просто переключал канал, не обращая внимания на её возмущение. Раньше она думала, что так жить она никогда не сможет. Оказалось, что всё это вполне возможно. И она даже была почти счастлива.

Она ждала его с работы, с нетерпением поглядывая на часы и прислушиваясь, не хлопнет ли входная дверь. И ничто не шло ей на ум. Поворачивался ключ в замке – и она кидалась в прихожую, точно собака, завидевшая своего хозяина. Тонула в его распахнутых объятиях, чувствуя винный вкус терпкого винограда на своих губах и уплывая по волнам прикосновений. Качалась на волнах, словно выброшенный цветок, пьющий воду, оторванный от корней и от земли, всасывающий её стеблем, всеми тугими листьями, бархатными лепестками. Казалась себе речной кувшинкой, что живёт только в воде и моментально никнет, перенесённая в вазу на столе… Оказывается, ей надо так много нежности, море нежности, океан нежности… Как она раньше могла без них существовать? Уму непостижимо… Обвивает руками и ногами, точно вьюнок, свою опору, чувствуя, что одной уже не вытянуться и не дотянуться до пригревающего солнца.

Неужели это так может быть, что живут два совершенно разных человека рядом и совсем не знают, о чём друг с другом говорить? Это было странное ощущение: жить рядом с человеком, который становится всё роднее, и понимать, что ему медведь наступил на ухо? Как так может быть? Она даже не пытается донести до него то, что её мучает. Знает, что расплещет, когда он оттолкнёт протянутую руку: он не поймёт её никогда; замыкается, как в скорлупе, а она даже и не пытается её пробить: заползает, как черепашка под толстый панцирь с головой, не по годам мудрая черепашка Тортилла.

Она сделала ещё одно удивительное и очень неприятное для себя открытие: оказывается, Владимир знал и употреблял слова, от которых она вздрагивала, как от ожога, и долго потом чувствовала себя неуютно, словно вся была в волдырях от прикосновения. Слова слетали с его губ, как шелуха с семечек, и она брезгливо морщилась. Сколько ни пыталась она объяснить ему, что ей неприятно, ничто не помогало. Но он же не только общался среди военных, его мама преподавала студентам и считалась женщиной интеллигентной, хоть и очень нахрапистой и оборотистой…

Жизнь – это цепочка разочарований. Несбывшиеся мечты, как матрёшки, выскакивают одна из другой – и вот остаёшься пустой. Чувствовала себя певчей птицей, которой

отводится роль курицы. Можно только сидеть на насесте и хлопать крыльями. Со двора не улетишь.

Она вспоминает, как недавно порхала, точно на крыльях, как ждала встречи с ним и думала: «Только б он позвонил…», как счастливо улыбалась, услышав его голос… Куда всё это так быстро делось? Семейная жизнь кажется ей теперь освещённым туннелем, которому не видно конца. Она сама ограничила этот мир туннелем. И соскочить-то не соскочишь… Везде бетонная стена.

Она с удивлением для себя открывала, что она ждёт не дождётся мужа, а он приходит уставший и бухается спать. Ей оставалось перемывание до скрипящего блеска чашек, тарелок и кастрюль, но даже звуки льющейся в раковину воды раздражали супруга, мешали ему отдыхать. Она старалась ходить по квартире на цыпочках. Купила тапочки на войлочной подошве, изображала из себя кошку, умевшую с рождения ступать мягко.

Её постоянно тянуло домой, к папе с мамой. Но появлялась там она всё реже: общалась с родителями по телефону, хотя часто и подолгу.

Ночи были лунные. Жаркий шёпот, сбивающееся дыхание в подставленное для ласки ухо, тёплые мягкие губы, скользящие по её шёлковому изогнувшемуся телу и исследующие каждую его впадину, словно слепой крот…

«От тебя можно ослепнуть! Ты моя белая шоколадка», – смеялся он. Она размякала в его объятиях, таяла, растекалась, оставляя на его руках сладкие следы, которые память могла облизывать при дневном свете…

17

Отец предложил Вике поехать в командировку на целых три месяца на стажировку во Францию. Она никогда не была за границей! Париж! Вика не могла поверить в такое счастье. Она увидит Париж! Это было из области несбыточного, о чём даже и помечтать до «перестройки» не могли…

Когда она озвучила мужу это предложение, то он сначала долго молчал, будто прожёвывал большой кусок недоваренного мяса, который запихал целиком в рот. Вика чувствовала, как он заводится: подсасывает бензин для езды по ухабам. Потом закричал:

– Что ты там будешь делать одна без языка? Я тебя туда не пущу! Ты никуда не поедешь!

– Я не твоя собственность! Я не собираюсь гробить свою жизнь и быть приложением к тебе. Это же профессиональный рост… И вообще нормальные люди радуются такой возможности! – парировала Вика. – Эти твои выпивоны и друзья-алкоголики, тянущие из тебя деньги, шляния непонятно где… И дома ты ничего не делаешь, только жрёшь! Тебе можно всё, а мне ничего… Ты и женился на мне из-за отца. Матушка твоя решила с рук сбыть, пристроить! Мне вообще всё надоело!

Дальше всё завертелось, как в фильме ужасов. Сухой треск халата, будто отдирают скотч от катушки; боль в руке, которую скрутили и пытались вывернуть, точно руль машины, занесённой влево, что неожиданно повело на глинистой дороге… Она попыталась выскочить в подъезд, но муж, как страж, стоял у двери… Отшвырнув её и пнув ногой, схватил за волосы и стал раскачивать её голову из стороны в сторону, точно качели…

– Надоело!

– И зачем я только связалась с тобой! – Она вырвалась, ударив его кулачком, и понеслась к балкону их второго этажа, который находился над навесом, ведущим в подвал: с него можно было спрыгнуть. Но балкон надо было ещё открыть: тот был заклеен на зиму лейкопластырем.