Светлячок надежды
Шрифт:
Спускаясь по Коламбиа-стрит, они проезжали мимо бетонной опоры, в которую врезалась Талли. Под виадуком на тротуаре расположился импровизированный мемориал. Воздушные шары, увядающие цветы и свечи – все это напоминало усыпальницу. На плакате было написано: ОЧНИСЬ, ТАЛЛИ! А на другом: МЫ МОЛИМСЯ ЗА ТЕБЯ.
– Думаешь, она знает, сколько людей за нее молятся? – спросила Дороти.
– Надеюсь.
Дороти замолчала. Она откинулась на удобное кожаное сиденье и стала смотреть, как меняется пейзаж за окном – центр, потом пригороды, потом сельская местность. Небоскребы
Дороти побежала вперед, чтобы открыть двери и включить свет, потом повела санитаров в комнату Талли, где дети Райанов повесили большой плакат: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ТАЛЛИ.
Дороти ни на шаг не отходила от санитаров, задавала им вопросы и старательно записывала ответы.
Все произошло очень быстро. Талли в своей комнате, вероятно, спит, а «скорая помощь» уехала.
– Хотите, я останусь? – спросил Джонни.
Дороти была настолько погружена в собственные мысли, что удивилась, услышав его голос.
– Нет! Но все равно спасибо.
– Мара приедет в четверг. Привезет продукты. А я буду тут в выходные, вместе с мальчиками. Марджи и Бад дали нам ключи от дома через дорогу.
Сегодня был понедельник.
– И Марджи просила напомнить, что до нее всего несколько часов лету. Если вы передумаете и вам понадобится ее помощь, она прилетит первым же рейсом.
Дороти улыбнулась.
– Я справлюсь, – сказала она не столько Джонни, сколько себе.
Они пошли к выходу. У двери Джонни оглянулся и пристально посмотрел на Дороти.
– Вы понимаете, как это важно для Талли?
– Я понимаю, как это важно для меня. Второй шанс выпадает не часто.
– Если вы устанете и у вас закончатся силы…
– Пить я не буду. Не беспокойтесь…
– Я не об этом. Просто чтобы вы знали: мы всегда рядом и готовы помочь ей. И вам. Вот что я хотел сказать.
– Интересно, знает ли Талли, как ей с вами повезло.
– Я в этом не уверен, – тихо произнес он, и Дороти увидела, как в одну секунду Джонни сник.
Она знала, что слова тут не помогут. Иногда ты просто делаешь неправильный выбор, а потом приходится с этим жить. Прошлое невозможно перекрасить. Дороти проводила Джонни до машины и смотрела, как он уезжает. Потом закрыла дверь, вернулась в комнату дочери и подошла к кровати.
Через час появилась медсестра, протянула ей список процедур и сказала:
– Идите со мной.
Следующие три часа Дороти повторяла каждое движение женщины, училась ухаживать за дочерью. К концу визита ее блокнот был исписан заметками и рекомендациями.
– Вы готовы, – наконец сказала медсестра.
– Не знаю, – с сомнением произнесла Дороти.
– Считайте, что она младенец, – улыбнулась медсестра. – Помните, как это бывает? Им все время что-то нужно – поменять пеленки, подержать на руках, почитать сказку на ночь, – но вы не знаете, что именно, пока они не успокаиваются. Тут то же самое. Просто смотрите в список. Все будет хорошо.
– Я была ей плохой матерью.
– Мы все так думаем. –
В тот вечер Дороти, впервые оставшаяся в доме наедине с дочерью, нерешительно зашла в спальню, зажгла ароматическую свечу с запахом гардении и включила ночник.
Она взяла в руки пульт управления и приподняла подголовник кровати под углом тридцать пять градусов. Потом привела кровать в горизонтальное положение. И снова приподняла.
– Надеюсь, у тебя не закружилась голова. Каждые два часа я должна поднимать тебе голову на пятнадцать минут.
Закончив, Дороти осторожно откинула одеяло и принялась массировать руки дочери. Во время массажа и пассивных упражнений она все время разговаривала с Талли.
Потом она не могла вспомнить, о чем именно. Знала только, что когда коснулась ног Талли и принялась втирать крем в сухую, потрескавшуюся кожу стоп, из глаз брызнули слезы.
Через две недели после выписки Талли из больницы Мара пришла на прием к доктору Блум. Пересекая пустую приемную, она невольно представила себе Пакстона, его печальные выразительные глаза и иссиня-черные волосы, все время падавшие на лицо.
– Мара! – Доктор Блум встретила ее улыбкой. – Я рада снова тебя видеть.
– Спасибо.
Мара села в кресло напротив полированного стола. Кабинет почему-то показался ей меньше, чем она помнила, и уютнее. Вид на бухту Эллиот был очень красив, даже в этот серый дождливый день.
Доктор Блум тоже села.
– О чем ты хочешь сегодня поговорить?
Выбор был очень велик – ее ошибки, вопросы, чувство вины, вины и страдания. Маре хотелось отвести взгляд и пересчитать листья на комнатных растениях. Но она пересилила себя:
– Я скучаю по маме, Талли в коме, и я так испортила себе жизнь, что хочется спрятаться от всех, забиться в какую-нибудь нору и не вылезать.
– Ты это уже сделала, – сказала доктор Блум. Неужели ее голос всегда был таким ласковым? – С Пакстоном. И вот что из этого вышло.
Мару потрясли эти слова. Наконец до нее стало доходить. Блум права. Это была попытка спрятаться – розовые волосы, пирсинг, наркотики, секс. Но ведь она любила Пакстона. По крайней мере, ее чувство было настоящим. Возможно, изломанным и опасным, но настоящим.
– От чего ты пряталась?
– Тогда? От тоски по матери.
– Понимаешь, Мара, есть боль, от которой невозможно убежать. Наверное, теперь ты это знаешь. Приходится смотреть ей в глаза. Что ты чаще всего вспоминаешь, когда думаешь о маме?
– Ее голос, – ответила Мара. Потом прибавила: – И как она меня обнимала, как любила.
– Тебе всегда будет ее не хватать. Знаю по себе. Будут моменты – даже через много лет, – когда чувство утраты станет таким сильным, что с ним будет очень трудно справиться. Но будут и счастливые дни, месяцы и годы. И все равно ты всю жизнь так или иначе будешь искать ее. И найдешь. Становясь старше, ты будешь все лучше ее понимать. Обещаю, что так и будет.