Светлячок надежды
Шрифт:
– В Сиэтле, – повторила Мара. Это было как спасательный круг. Сколько раз она мечтала о возвращении, о встрече с подругами? Но теперь, когда такая возможность появилась, Мара поняла, что ей все равно. И это еще одно доказательство, что она больна, напряжена, подавлена.
Отец качает головой.
– Не знаю…
– Она сделала это здесь, Джонни. В Лос-Анджелесе, – сказала Талли. – И именно сегодня. Конечно, я не Фрейд, но могу тебе точно сказать, что это крик о помощи. Позволь мне помочь ей.
– Тебе? – резко переспросил Джонни.
–
– Талли! – В его тоне явно чувствовалась угроза.
– Позволь мне забрать ее домой и в понедельник отвести к Харриет – в крайнем случае, во вторник. Потом будем решать, что делать дальше.
Отец посмотрел на Мару.
– Ты хочешь пойти к доктору Блум в Сиэтле?
Честно говоря, Маре было плевать на доктора Блум. Она хотела только одного – чтобы ее оставили в покое. И еще уехать из Лос-Анджелеса.
– Да, – уныло сказала она.
Джонни повернулся к Талли:
– Я приеду, как только смогу.
Талли кивнула.
Джонни все еще сомневался. Он выпрямился и посмотрел в глаза Талли.
– Я могу тебе доверить Мару на несколько дней?
– Я буду как наседка, высиживающая свои драгоценные яйца.
– Мне понадобится подробный отчет.
Талли снова кивнула.
– Ты его получишь.
10
После всего что случилось, Мара не пошла в школу на церемонию выпуска – к своему огромному облегчению. Вместо этого она и Талли поднялись на борт самолета и полетели в Сиэтл. Талли сдержала слово и записала Мару на прием к доктору Блум на понедельник на два часа дня.
Сегодня.
Маре не хотелось вставать. Она плохо спала ночью и теперь чувствовала себя измученной. Но тем не менее сделала все, что от нее ждали. Приняла душ, помыла голову и даже не поленилась высушить волосы. Это отняло у нее силы. Мара взяла одежду из чемодана, а не из той кучи, которую вечером оставила на полу.
Надевая джинсы – ее любимые в той, другой жизни, – Мара удивилась и испугалась, увидев, как сильно она похудела. Джинсы висели на ней, открывая выступающие кости на бедрах. Она выбрала плотную толстовку с капюшоном, чтобы придать своей хрупкой фигуре дополнительный объем – и скрыть шрамы на предплечьях.
Застегнув молнию до самого подбородка, Мара направилась к двери спальни. Она собиралась просто выйти, захлопнуть за собой дверь и сделать то, что должна.
Но по пути ей пришлось обходить раскрытый чемодан, и ее взгляд упал на боковой кармашек, в котором был спрятан перочинный нож. На секунду мир вокруг стал нечетким, а время словно замедлилось. В ушах гулко отдавались удары сердца, кровь быстрее побежала по жилам. Мара представила кровь: яркую и притягательную.
– Мара!
Она отдернула руку и быстро оглянулась.
Никого.
– Мара!
Это Талли. Она звала ее дважды и, значит, может уже идти сюда по коридору.
Мара сжала кулаки, почувствовав, как ногти впиваются в мягкие подушечки на ладонях.
– Иду, – ответила она, но голос ее был хриплым и слабым, почти неслышным даже ей самой.
Она вышла из спальни, и дверь с негромким щелчком захлопнулась у нее за спиной.
Талли была уже рядом. Взяла за руку и вывела из дома, словно слепую.
Пока они шли к центру города, Талли все время болтала.
Мара пыталась слушать, но ее сердце билось так сильно, что ни на чем другом сосредоточиться было невозможно. Ладони вспотели. Она не хотела сидеть напротив какого-то незнакомого человека и рассказывать о том, как режет себя.
– Ну вот, мы и пришли, – наконец объявила Талли, и Мара, вынырнув из серого тумана, обнаружила, что стоит перед высоким зданием из стекла. Когда же они прошли мимо парка, где у тотемного столба обычно собирались бездомные? Она не помнила. И это ее испугало.
Вслед за Талли Мара прошла к лифту, а затем в приемную врача, где серьезная молодая женщина с веснушчатым лицом предложила им сесть.
Мара неловко присела на край слишком мягкого синего кресла перед аквариумом.
– Наверное, рыбки должны успокаивать, – сказала Талли. Она села рядом с Марой и взяла ее за руку. – Мара?
– Что?
– Посмотри на меня.
Ей очень не хотелось, но кое-что она знала точно: попытки игнорировать Талли – это пустая трата времени.
– Ну?
– В твоих чувствах нет ничего плохого или неправильного, – ласково сказала Талли. – Иногда я так скучаю по ней, что боль становится невыносимой.
Никто больше не разговаривал с ней на эту тему. Да, конечно, все эти девятнадцать месяцев взрослые вспоминали маму, но похоже, у горя есть свой срок годности. Как будто ты захлопываешь входную дверь, оказываешься в темноте и должен забыть, как сильно ты скучаешь по свету.
– И что ты делаешь… ну… когда тебе больно вспоминать?
– Если я расскажу, твоя мама спустится с небес и надерет мне задницу. Я должна быть взрослым, ответственным человеком.
– Отлично, – сказала Мара. – Можешь, черт возьми, не говорить, как ты с этим справляешься. Никто ничего не говорит. – Она скосила глаза, чтобы посмотреть, не подслушивает ли администратор, но женщина не обращала на них внимания.
Талли молчала целую минуту, которая показалась вечностью. Потом кивнула.
– После ее смерти у меня начались приступы паники, и поэтому я принимаю успокоительное. И сплю плохо, иногда слишком много пью. А ты что делаешь?