Светлячок надежды
Шрифт:
Мара едва слышно простонала.
Джонни взял ее за руку. Она вздрогнула от его прикосновения, посмотрела на него и выдернула руку; в ее глазах было безмерное горе.
Заиграла музыка. Поначалу она казалось далекой – а может, мешала какофония звуков в его голове. Джонни не сразу узнал мелодию.
– О нет, – прошептал он, борясь с нахлынувшими чувствами.
Это была песня «Я от тебя без ума».
Под нее они танцевали на своей свадьбе. Джонни закрыл глаза и представил, что Кейт здесь, в его объятиях, и музыка уносит их прочь. «Прикоснись
Лукас – милый, почти восьмилетний Лукас, у которого снова начались ночные кошмары и который мог расплакаться из-за того, что не может найти детское одеяло, которое уже давно было мало для него, – дернул его за рукав. «Мама говорила, плакать можно. Она попросила нас с Уильямом пообещать, что мы не будем бояться плакать».
Джонни даже не заметил, что плачет. Он вытер слезы, коротко кивнул и прошептал: «Все правильно, мой маленький мужчина», – но не решился посмотреть на сына. Слезы в глазах мальчика лишат его остатков мужества. Джонни просто отключился от происходящего. Он превращал слова священника в маленькие хрупкие камешки и бросал их в кирпичную стену. Камешки со звоном падали на пол, а Джонни сосредоточился на своем дыхании и пытался не думать о жене. Вспоминать ее он будет ночью, в одиночестве, когда никого не будет рядом.
Наконец – казалось, прошло несколько часов – служба закончилась. Джонни повел семью вниз, на поминальный обед. Оглядевшись, он почувствовал удивление и растерянность – десятки незнакомых или едва знакомых лиц напомнили ему, что у Кейт была и своя жизнь, о которой он ничего не знал, и от этого боль утраты только усилилась. При первой же возможности он увел детей из подвала церкви.
Парковка перед церковью была забита машинами, но внимание Джонни привлекло не это.
На парковке стояла Талли, подняв лицо к небу, освещенному последними лучами заходящего солнца. Она широко раскинула руки и двигала бедрами, словно в такт музыке.
Танцевала. Посреди улицы, перед церковью.
Он произнес ее имя. Голос его прозвучал так резко, что Мара поморщилась.
Талли повернулась, увидела, что они идут к машине, вытащила наушники из ушей и направилась к ним.
– Как все прошло? – тихо спросила она.
Джонни почувствовал, как изнутри поднимается волна ярости, и в отчаянии ухватился за нее. Все, что угодно, только не это бездонное горе. Разумеется, Талли в первую очередь думала о себе. Похороны Кейт – это очень больно, и Талли на них не пошла. Стояла на парковке и танцевала. Танцевала!
Называется, лучшая подруга! Кейт, наверное, простила бы Талли ее эгоизм, но для Джонни это было нелегко. Он повернулся к детям:
– Все в машину.
– Джонни… – Талли протянула руку, но он попятился. Он бы просто не вынес прикосновения – чьего угодно. – У меня не было сил войти, – сказала она.
– Да. А у кого они были?! – с горечью воскликнул он. Смотреть на нее – ошибка, это Джонни понял сразу. Рядом с Талли отсутствие Кейт ощущалось еще острее. Две женщины были неразлучны – смеялись,
Талли-и-Кейт. Больше тридцати лет они были лучшими подругами, а теперь при взгляде на Талли боль становилась невыносимой. Это она должна была умереть. Кейт стоила пятнадцати таких, как Талли.
– Люди придут к нам домой, – сказал он. – Так хотела Кейт. Надеюсь, ты найдешь в себе силы.
Услышав ее резкий вдох, Джонни понял, что причинил ей боль.
– Это нечестно, – сказала Талли.
Не обращая внимания на ее слова и на нее саму, он посадил детей в свой внедорожник, и они поехали домой в мучительном молчании.
Слабые лучи вечернего солнца освещали дом в деревенском стиле. Во дворе царил беспорядок – за год болезни Кейт им никто не занимался. Джонни поставил машину в гараж и вошел в дом, в котором и шторы, и ковер еще хранили запах болезни.
– Что теперь, папа?
Ему не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто задал этот вопрос. Лукас – мальчик, который рыдал над каждой погибшей золотой рыбкой и каждый день рисовал картинки для умирающей матери. Мальчик, который снова стал плакать в школе и в свой последний день рождения сидел молча и даже не улыбнулся, разворачивая подарки. «Особенно Лукас, – сказала ему Кейт в ту ужасную ночь. – Он не сумеет сам с этим справиться. Поддержи его».
Джонни обернулся.
Уильям и Лукас стояли рядом, касаясь друг друга плечами. На близнецах были одинаковые черные брюки и серые джемперы. Утром Джонни забыл отправить мальчиков в душ, и их нуждавшиеся в стрижке волосы были всклокоченными, а кое-где все еще примятыми после сна.
Глаза Лукаса были широко раскрыты, на ресницах блестели слезы. Он знал, что мама ушла, но не мог понять, как это могло случиться.
Мара подошла к братьям и встала рядом с ними. В своем черном платье она выглядела худой и бледной и была похожа на призрак.
Дети смотрели на него.
Джонни должен был им что-то сказать, найти слова утешения, дать совет, который они запомнили бы. Как отец он был обязан посвятить следующие несколько часов воспоминаниям об их матери. Но как это сделать?
– Пойдемте, ребята, – со вздохом сказала Мара. – Я поставлю вам «В поисках Немо».
– Нет! – Лукас заплакал. – Не хочу «Немо».
Уильям поднял голову и взял брата за руку.
– Там мама умирает.
– Ах да, – сказала Мара. – А как насчет «Суперсемейки»?
Лукас угрюмо кивнул.
Джонни все еще пытался придумать, что, черт возьми, ему сказать убитым горем детям, когда послышался звонок в дверь.
Джонни поморщился. Потом он не мог понять, сколько прошло времени, почти не замечал собравшихся в его, в их доме людей, не видел открывающуюся и закрывающуюся дверь. Не видел захода солнца и опускающуюся за окнами ночь. Он все время приказывал себе: «Сделай что-нибудь, подойди, поздоровайся», – но не мог заставить себя сдвинуться с места.