Светлячок надежды

Ханна Кристин

– Он еще жив? – крикнула я.

– Парализован, – ответила мать, поднимаясь.

Я хотела сказать матери, что забираю тебя. Но я была вне себя, мысли у меня путались. Я ринулась вниз и схватила тебя на руки.

Мать побежала за мной.

– Он парализован, Дороти Джин. Я сказала полиции, что у него удар, клянусь! Тебе нечего бояться. Никто не знает, как на самом деле все произошло. Можешь остаться.

– Твой дедушка может

ходить? – спросила я тебя.

Ты покачала головой и сунула палец в рот.

Но я продолжала прижимать тебя к себе и никак не могла отпустить. Я представила свое искупление, представила, как мы начнем все сначала. Представила жизнь с оградой из штакетника, трехколесными велосипедами и собраниями «Хранительниц очага» [25] .

Я взяла тебя.

И чуть не убила, позволив съесть шоколадное печенье с марихуаной.

И мне даже не пришло в голову отвезти тебя в больницу, когда ты начала отключаться. Это сделал Винни-Пух.

25

Организация, ставящая своей целью воспитание девочек в духе здорового образа жизни, патриотизма и хозяйственности.

– Не знаю, Дот. Похоже, слишком много травки для ребенка. Она какая-то зеленая.

Я отвезла тебя в отделение неотложной помощи и сказала, что ты нашла соседскую заначку. Впрочем, никто мне не поверил.

Позже, когда ты заснула, я пробралась к тебе в палату и прикрепила к твоей рубашке записку с именем и телефоном моей матери. Ничего другого я придумать не могла. Наконец до меня дошло: я тебя не заслужила.

Тогда я поцеловала тебя и ушла.

Готова поспорить, ты ничего этого не помнишь. Надеюсь, что не помнишь.

После этого и началось мое падение. Время стало эластичным, как резина. Марихуана и барбитураты затуманили мне мозги и лишили возможности заботиться о чем бы то ни было. Шесть лет я провела в коммунах, в разрисованных школьных автобусах, голосуя на обочинах дорог. И по большей части под кайфом, так что даже не понимала, где нахожусь. Я добралась до Сан-Франциско. Это был эпицентр. Секс. Наркотики. Рок-н-ролл. Я почти ничего не помню до того момента, как однажды выглянула в грязное окно автобуса по пути на митинг и увидела «Космическую иглу».

Только тогда до меня дошло, что мы уже не в Калифорнии.

– Стой! Здесь живет мой ребенок! – закричала я.

Мы остановились перед домом моей матери. Я понимала, что не должна выходить из автобуса, что тебе будет лучше без меня, но я была под кайфом, и мне было плевать.

Я выбралась из автобуса, а за мной облако дыма от марихуаны, которое окутывало меня, защищало. Я подошла к парадной двери и громко постучала. Потом попыталась стоять прямо. Попытка оказалась настолько неудачной, что я не могла удержаться от смеха. Я плохо соображала, и…

3 сентября 2010 г., 18:15

Бип-бип…

Сквозь

воспоминания Дороти пробивался какой-то шум, возвращая к реальности. Она так глубоко погрузилась в свою историю, что не сразу поняла, что происходит. Сигнал тревоги.

Она вскочила:

– Помогите! Сюда, кто-нибудь! Пожалуйста! Кажется, у нее останавливается сердце. Пожалуйста! Быстрее! Кто-нибудь, спасите мою дочь!

Меня окружает яркий, всепроникающий свет, словно я лежу внутри звезды. Рядом я слышу дыхание Кейт. В воздухе плывет запах лаванды.

– Она здесь… здесь, – говорю я, потрясенная самой мыслью, что мать пришла ко мне.

Я слушаю ее голос, пытаюсь вникнуть в смысл ее слов. Что-то о фотографии, а одно слово – querida– я вообще не поняла. Все это казалось бессмысленным. Просто смесь звуков и пауз. И голос, одновременно забытый и навечно отпечатавшийся в моей душе.

А потом я услышала что-то еще. Звук, казавшийся чужим в этом прекрасном месте. Гудок.

Нет, писк. Как самолет высоко в небе или комар, жужжащий у самого уха.

Потом шаркающий звук. Как от обуви на толстой подошве. Щелчок закрывающейся двери.

Но здесь нет двери. Ведь так?

Возможно.

Сигнал тревоги не умолкает.

– Кейти?

Я оглядываюсь и вижу, что рядом никого нет. Мне холодно, по телу пробегает дрожь. Что случилось? Что-то меняется…

Я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться, заставить себя увидеть, где я нахожусь, – и понимаю, что лежу в больничной палате, подключенная к аппаратуре. Постепенно надо мной проступает какая-то решетка. Звукоизолирующая плитка. Белый пористый потолок с серыми дырочками. Как пемза или старый бетон.

И вдруг я возвращаюсь в свое тело. Я лежу на узкой кровати с металлическими поручнями, которые изгибаются, словно угорь и сверкают серебром. Я вижу рядом с собой мать. Она что-то кричит о своей дочери – обо мне, – а потом отходит. Появляются врачи и медсестры, они оттесняют ее.

Все аппараты вдруг замолкают и словно смотрят на меня, выжидая. Их округлые контуры становятся угловатыми. Они о чем-то перешептываются, но слов я разобрать не могу. Зубчатая зеленая линия прочерчивает черное квадратное лицо, которое улыбается, потом хмурится и гудит. Рядом со мной что-то ухает и чмокает.

Боль пронзает грудь – настолько стремительно, что я не успеваю позвать Кейт.

Потом зеленая линия выпрямляется.

23

3 сентября 2010 г., 18:26

– Она же умерла. Почему мы еще здесь?

Мара повернулась к Пакстону. Он сидел на полу комнаты для родственников, вытянув скрещенные длинные ноги. Рядом с ним лежала груда разноцветных упаковок от еды – печенья, пирожных, картофельных чипсов и шоколадных батончиков; он покупал все, чем был заполнен торговый автомат рядом с лифтом. И отправлял Мару к отцу за деньгами. Она нахмурилась.