Светоч русской земли
Шрифт:
Глава 21
На книге, обгорелой на пожаре Москвы и положенной на престол домовой княжеской церкви, и порвался на сей раз союз Киприана с князем Дмитрием.
– Грязна?!
– спросил князь, нарушая чин и течение службы.
– Грязна?!
– повторил князь, возвышая голос.
– А что весь град Московский, тысячи мертвецов, дети, жёнки... И черви под трупами... Хоромы, узорочье, добро и книги, что отец мой духовный, Олексий, годами собирал, свой труд прилагая... Дымом и сажей! На тебя! Верил!
Евдокия пыталась, уцепившись мужу за рукав, остановить.
– Не-на-вижу!
– закричал Дмитрий, отпихивая жену.
– Не прощу ему никогда! Кажный мертвяк на совести еговой!
Самое пакостное заключалось в том, что князь был в чём-то прав. (Посидев в лесу с Сергием, Киприан начал лучше понимать русичей.) Но поделать уже что-либо, ведущее к примирению, уже было невозможно. Он ещё пытался, ещё говорил с игуменами, толковал с Фёдором Симоновским... И Фёдор сказал ему:
– Уезжай, владыко, в Киев! И поскорей! Худа б не стало!
А князь... Князь извлёк из узилища Пимена, благо тот был рукоположен в Константинополе, вымолвив жене на её вопрос:
– Хотя бы свой!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
К нему начинали тянуться люди. Люди, впрочем, к Сергию тянулись всегда. Вокруг обители на Маковце множились росчисти, устроились всё новые деревни смердов. Давно исчезли те годы, в которые рослый юноша, ещё только задумывавший о монашеской стезе, пытался и не мог усовестить убийцу и чуть не потерял в те поры жизнь. Давно ушли! Теперь бы он с незнакомым себе человеком заговорил по-иному. И уже старческая строгость, да и это худое лицо в полуседой, потерявшей блеск и пламень бороде, и эти устремлённые внутрь и сквозь глаза не дали бы ошибиться в нём и самому закоренелому грешнику.
Люди шли к троицкому игумену, часами поджидали во дворе обители, чтобы только упасть, прикоснуться, получить благословляющий жест руки...
Авторитет Сергия укреплял власть московского государя.
Власть всегда - страстна и пристрастна. Её укрепление рождает протест ещё не одолённых, вольных сил, и потому без духовной скрепы власть долго стоять не может. А духовность свыше не насаждается. И силой властителя её тоже не укрепить. Силой власти можно лишь уничтожить свечение духовности в людях, сведя жизнь к добывания хлеба насущного, которое никогда не удаётся и не удавалось без того свечения Духа, которое только и позволяет жить, и нести крест, и не губить мир вокруг нас, и не губить себя, вместилище Духа, если есть вера не только во плоть, но и в Дух, не только в тленное, но и в Вечное! Так от Сергия к власти восходил тот Ток, то истечение Света, о Котором говорили и писали оба Григория - Синаит и Палама, вослед синайским старцам первых, учительных веков.
И этот Свет, сперва едва мерцавший на вершине Маковца, стал виден уже далеко окрест. И нынче по оснеженным кое-где дорогам поздней весны привели к нему из Тверской земли, из города Кашина боярина старинного рода, который болел давно и долго, убегал в леса, грыз свои путы и руки холопов, которые ловили и приводили домой раз за разом своего господина, и тут, напоследок, порвавшего цепь уже перед обителью Сергия.
– Не хощу тамо, не хощу!
– орал боярин, и этот рёв первыми услышали в обители, до того ещё, как прибежал холоп-тверич, объясняя, кого и зачем они привели к игумену Сергию.
– Не хощу к Сергию! Не хощу!
– продолжал орать боярин, пытаясь укусить свою дворню. Скоро прибежал
Сергий вышел на крыльцо кельи. Велел братии собираться на молитву, в церковь. Рёв всё не кончался за оградой. Иноки, поглядывая на игумена, пробегали в храм. Многих бесноватых излечивал их наставник, но чтобы так ревел человек, они ещё не слышали.
Ударили в било. Сергий, войдя в храм, облачился. Надел епитрахиль, наручи, пояс и набедренник, сунул голову в отверстие ризы, поданной ему прислужником, и взял в руку тяжёлый напрестольный крест кованого серебра - недавний княжеский подарок. Молитва требовала сосредоточенности. Сосредоточенности требовал и неперестававший реветь вельможа.
Дальнейшее во многом зависело от первого взгляда, от мановения благословляющей руки, даже от этого креста, в целительных свойствах которого Сергий ещё сомневался. Он привыкал к вещам, и вещи привыкали к нему, одухотворялись. И теперь, взвешивая в руке дар князя, он подумал: не переменить ли на прежний, медный, истёртый руками до гладкости граней? Нет, крест уже жил, уже слушал веления его руки. И Сергий вышел на свежесть весны с северным ветром и глыбами льда под елями Маковецкого бора и в чаще кустов побережья. Подумалось о том, что и вспашут и засеют яровое ныне поздно и - успел бы созреть хлеб!
Бесноватый был сейчас для Сергия не вельможа, а больной, одержимый бесом человек. Он был и не большого роста, но, видимо, силён и от природы, и от бешенства, удесятерившего силы, широк в плечах и мускулист, в разорванный ворот рубахи виднелась курчавая грудь, крутые ключицы и бугры сведённых судорогой предплечий. Лик был космат и страшен. Глаза горели злобой и ненавистью. Холопы едва удерживали его вдесятером, вцепившись в отогнутые назад руки.
Сергий взглянул больному в глаза, поймал и заставил застыть взгляд. Потом, знал уже, что у него начнёт кружиться голова и потребно станет прилечь в укромности ото всех, творя мысленную молитву, но то - потом! В налитых гневом глазах что-то мелькнуло, вспыхнуло и погасло. Сергий всё не отводил взгляда. Но вот явился промельк затравленно одинокого во взоре безумца, взыскующий о пощаде, и лишь тогда Сергий, не упуская мгновения - если упустить, потребны станут вновь недели, а то и месяцы лечения, - поднёс болящему крест, махнув холопам, чтобы отпустили господина. И непонятно было, то ли те отпустили его, то ли он раскидал слуг - так и посыпались, кто и на ногах не устоял даже, - рявкнул: "Жжёт! Жжёт! Огонь!" Сергий продолжал держать крест, ощущая перетекающую сквозь него и наружу Энергию.
Боярин прянул вбок и, затрясшись, плашмя бросился в лужу, тронутую по краям ледком, и стал кататься в воде, затихая, и вот опять затрясся, но теперь по-иному, от холода, хотел встать, но упал ничком в лужу, расплескав воду и грязь. Сергий ждал, мановением руки запретив слугам приближаться. Больной поднялся на четвереньки, свесив голову и вздрагивая, и, наконец, сел в луже. Он стал икать от холода, и Сергий кивком разрешил холопам поднять господина. Больной едва стоял, повиснув на руках прислуги.
– Пусть отдохнёт!
– сказал Сергий. Он посмотрел вслед уводимому в гостевую келью вельможе, не глядя, отдал крест подскочившему брату и на плохо гнущихся ногах побрёл к себе. Двое из братии, когда он всходил на крыльцо, поддержали его под руки. Кивком поблагодарив их, он показал рукой - дальше не надо!
– и, ступив в келью, прикрыл дверь.
Труднее всего было сейчас, не споткнувшись, дойти до ложа. Однако, постояв, он усилием воли одолел себя, отлепился от полотна двери, и уже второй шаг по направлению к лежаку дался легче первого... Днями надо было идти в Москву, провожать в Орду княжича Василия, и Сергий впервые подумал о своих ногах, начинавших порой ему почти отказывать. Долгая работа в лесу, без сменной обуви, долгие стояния в ледяной воде и молитвенные бдения сделали своё дело. О здоровье не думалось до последней поры, хотя пешие хождения давались ему нынче всё тяжелее. Он улёгся и замер, полусмежив глаза и шепча молитву: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!"