Светоч русской земли
Шрифт:
Вымокший и усталый, вдоволь намесив ногами и посохом ледяную грязь, Стефан вошёл в ворота монастыря, когда из них выезжал возок митрополита. Кони замешкались, Феогност выглянул в оконце и заметил высокую фигуру монаха, заляпанного глиной, вжавшегося в брёвна воротней башни, пропуская коней и поезд духовного владыки Руси. Феогност уже захлопывал затянутое бычьим пузырём оконце возка, когда лицо монаха пробудило в нём воспоминание. Он велел остановить возок и подозвать странника. Монах подошёл на зов и
Инок, как он узнал на другой день, с дороги не лёг почивать, но, вкусив лишь хлеба с водой, пошёл в храм, выстоял службу и, даже воротясь к ночлегу, не лёг, но почти всю ночь простоял на умной молитве. Походя, Феогност узнал (тут же и вспомнив) имя инока - Стефан. О младшем брате Стефана, Варфоломее, он спросил потом у Стефана, с удивлением узнав, что тот исполнил-таки задуманное и остался один в лесу, в новоотстроенном ските под Радонежем, в десяти ли, пятнадцати поприщах от Хотькова.
Упорство младшего, как и благочестие старшего, понравились ему. Потому Феогност распорядился принять Стефана в монастырь без вклада, зачислив его в ряды братии. Помещался он сначала со старцем Мисаилом, почему и завязалось знакомство, не прервавшееся и спустя время, когда Стефан уже начал жить в келье Алексия. Мисаил отличался от многих сановных иноков. Он служил в княжой дружине и в монастырь ушёл по старости и увечью. Впрочем, и увечной рукой Мисаил работал не плохо. Теперь в великокняжеской дружине, не то в дружине тысяцкого служил его сын. Старец Мисаил был прост и добр. Учёности Стефана не завидовал, а даже гордился ей и тем, что такой многомудрый муж не чурается его, простеца.
Памятуя о Варфоломее, оставленном в лесу, Стефан подверг себя самой суровой аскезе. Монастырь Богоявления был обычным для тех времён столичным монастырём. Монахи жили кельями, каждый в особину, кто - пышно, кто - просто: по достатку, вкладу, мирскому званию или своим духовным устремлениям. Подвижничество Стефана посему было замечено и оценено. А поскольку он, подавляя гордыню, услужал всякому брату, ходил за больными, не гнушаясь ни смрадом, ни нечистотой, избегая к тому же являть на люди свою учёность, то и мнение о нём братии сложилось благоприятное.
С Алексием он встретился по возвращении того из Владимира, на литургии. Стефан не ведал ещё, что наместник Феогноста прибыл на Москву и остановился в своей келье, у Богоявления, но, явившись в храм, обратил внимание на многолюдство. Явились все монахи и послушники, даже те, кто порой отлынивал от службы, и не просто явились, а подобравшись, расчесав волосы, приведя в порядок свои одеяния. В храме стояла тишина, и когда Стефан стал на клиросе в ряды хора, ему прошептал сзади кто-то из братии:
– Отыде, Стефане, зде - место Алексия!
Стефан отступил в сторону, и тотчас, узнанный им, среднего роста монах прошёл сквозь ряды иноков и встал рядом с ним, обратив к алтарю лицо с умными глазами и осенив себя крестным знамением.
У Алексия оказался приятный голос, и Стефан, вслушиваясь, начал пристраивать к нему. Церковное пение в семье боярина Кирилла любили всегда, и потому Алексий почувствовал доброго певца, в не сразу узнанном им Стефане. И так они стояли и пели в лад, почти неразличимые в монашеском хоре, ещё не обменявшись и словом, но почувствовали к концу службы взаимное расположение.
Алексий улыбнулся, глянув Стефану в глаза,
– Вижу я гостя, что мнился мне сущим в Коринфе!
Стефан, сверкнув взором, отмолвил длинной греческой фразой, не вдруг понятой Алексием, после чего сказал, опустив взор:
– Прости, владыко!
Алексий, однако, не был обижен, тем более что оценил Стефана ещё по первой встрече, тут постигнув, что перед ним - муж, принадлежащий к духовному братству "мужей смыслённых", которые, встречая друг друга и лишь посмотрев в глаза и сказав фразу, узнают один другого, и уже с этого слова, с этого взгляда начинают и говорить, и чувствовать, и смотреть на мир согласно...
Да, знал Алексий, что поддайся сему чувству, и можно пасть жертвой гордыни, презрев малых сих и разлюбив нищих Духом, стать гностиком или даже манихеем, проклинающим мир ради Духа, но и бежать сего не мог, да и не хотел, увидев в Стефане всё то, что обворожило Феогноста, да и его во время давешней встречи.
Далее было просто предложить Стефану переселиться в свою, часто пустующую келью, обслуживаемую до того не слишком прилежным послушником, где, со вселением Стефана, настали порядок и чистота, к которым наместник был неравнодушен. Алексий, наезжая, находил каждую из книг на своём месте, с вложенными в них своей рукой закладками, но не обнаруживал теперь ни пыли на переплётах и обрезах книг, ни зелени на медных застёжках фолиантов. Вычищены были и его монастырские подрясник и мантия. Пол в келье светился, вымытый и натёртый воском, и всё это Стефан сотворял незримо, ибо Алексий, часто заставая брата на молитве, ни разу не застал его с веником или тряпкой в руках.
Вечерами, когда выдавался у Алексия свободный час, они беседовали, и Стефан обнаруживал не только знание Писания или святых отцов, но и понимание днешних труднот православной церкви, почти предсказывая то, что должно произойти в ближайшем будущем в Литве ли, Византии или немецких землях. Так, когда король Магнус надумал вызывать новгородцев на спор о вере, нудя принять латинство, Алексий вспомнил предостережение Стефана, высказанное им незадолго до приезда Калики в Москву, о том, что католики теперь потщатся подчинить себе Великий Новгород.
Так скоро вспыхнувшая дружба Алексия с ростовчанином всё росла, и уже наместник Феогноста подумывал о том, что инок Стефан достоин иной, высшей участи, ибо рассмотрел в нём, помимо учёности, и волю, и укрощённое честолюбие, и силу, способную воздействовать на людей.
С отбытием спасского архимандрита на ростовскую кафедру встал вопрос о выборе нового игумена для Богоявленского монастыря, и Алексий подумал о Стефане. Тем более что с избранием в игумены Стефан мог бы стать и духовником великого князя Семёна, о чём Алексий подумывал едва ли не с первой беседы с ростовчанином, присматриваясь и сомневаясь, но убеждаясь, что да, лучшего инока для сего дела, обещанного великому князю, ему вряд ли найти.
Труднота была лишь в том, чтобы уговорить братию Богоявления. Всё же Стефан - пришлый, для многих не свой, в монастыре пробыл всего несколько месяцев, а приказывать своей волей Алексий и мог, да не хотел, не желая ропота и отчуждения, неизбежных при самоуправстве власть имущего. Тут-то и пригодился ему чернец Мисаил.
Ещё Филиппьевым постом, встретив обоз с лесом, ведомый Мисаилом, Алексий, остановив свой возок у груды выгружаемых бревён и посмотрев с минуту на работу послушников и монастырских трудников из мирян, кивнул старцу Мисаилу подойти и, улыбнувшись, напомнил ему о том давнем дне, когда Мисаил, ещё Мишук, приехал в монастырь с обозом камня.