Светоч русской земли

Иванов Сергей Иванович

– Протасий Фёдорович, Царство ему Небесное, ищо был тогды!
– разлепив обмётанные непогодой губы в улыбке, сказал Мисаил.
– Тебе спасибо, владыка, пригрел ты меня.

– Пустое! Господь надзирает над нами, отец Мисаил!
– возразил Алексий.
– Все мы - в Его воле!

Ещё помолчали.

– Брат Стефан в келье с тобой жил до меня?
– спросил Алексий.

– И ноне заходит!
– сказал Мишук.
– Не забыват! Смыслённый муж, а простой! И топором

владеет, словно древоделя!

Алексий чуть усмехнулся похвале и вздохнул:

– И топором, и пером владеет! Ныне надобен настоятель месту сему, како мыслишь?

– О Стефане?
– растерялся Мишук. Подумал, глянул в лицо наместника. Тот следил, как накатывают брёвна в высокий костёр ошкуренного леса. Как-то не задумывался никогда о том... Одначе, почему бы и нет? Не москвич, дак... Всё одно...
– Поднял голову, решаясь, сказал.
– Брат Стефан возможет и игуменом!

Алексий кивнул и прибавил:

– Не ведаю, примет ли братия Стефана! И молвить о том боюсь: меня послушают, а сердцем станут противу - то худо! Перемолви с иноками, подскажи! А про меня не сказывай, понял, Мисаиле? Не похотят, и я не прикажу! Может, иной люб...

– Старца Геронтия нудили, не восхотел!
– сказал Мисаил.
– Да и ветх деньми...

– Перемолви с братией!
– повторил Алексий, усаживаясь в возок.
– А мне скажешь погодя, келейно.

Алексий переговорил и со многими, большей частью не так прямо, но дело было совершено. Те, кто и думать не мог о том, чтобы пришлого, без году неделя, откуда-то из-под Радонежа инока возвести в игумены столичного монастыря, теперь обсуждали, обмысливали, прикидывали так и этак, и всем уже негласный совет Алексия начинал казаться не таким уж нелепым, как поначалу. Даже и тем отличием, что пробыл в монастыре недолго и не принимал участия в местных дрязгах, борьбе и шёпотах, Стефан устраивал всех. К Рождеству избрание Стефана, недавно возведённого Феогностом в сан иерея, было почти решено.

Глава 10

А Святками из Великого Новгорода прибыл в Москву на переговоры новгородский архиепископ Василий Калика. Приехал он накануне Крещения. Ещё прыгали по улицам хвостатые и рогатые кудесы, толпами шатались ряженые из дома в дом, когда новгородский поезд на рысях миновал Занеглименье и, встреченный конными бирючами, приблизился к куполам и башням Богоявления.

Скакали в алых, рудожёлтых, зелёных, травчатых и голубых, подбитых соболями опашнях новгородские бояре, сверкала серебром сбруя коней, переливались звончатые удила и узорные чешмы, развевались шёлковые попоны, звон колокольцев вздымал собак и вызывал восхищение мальчишек, которые стаями бежали вдоль и вослед поезду.

Двор монастыря - полон. Духовные и миряне, клир и бояре, череда монашеской братии; толпы мирян на въезде и за оградой; избранные горожане в нарядах, соперничающих с боярскими; сотни галок, сорок и ворон, вьющихся в поднебесье; шум толпы и всё покрывающие переборы звона колоколов.

Гремели, заливались колокольцы. Новгородские бояре в опор въехали в распахнутые створы ворот. Храпели кони. Всадники соскакивали в снег. И вот - возок архиепископа. И Стефан, волнуясь, сделал шаг вперёд к распахнувшимся дверцам возка. Он не знал Калику и ждал великана, который вылезет из возка, ступит, проминая снег, на алые сукна... А из возка появился скромно одетый, небольшого роста старец, посмотрел весёлыми глазами в растерянное лицо Стефана, лёгкий, в облаке белой бороды. И только по

посоху, да по надетой вместе с наперсным крестом цареградской панагии Стефан догадался, что перед ним - владыка Великого Новгорода, и, покраснев, склонил в поклоне куколь и поцеловал руку архиепископа. Из возка показался спутник Калики, русоволосый и чем-то похожий на своего архипастыря, посмотрел окрест, и на Стефана в особицу, произнёс по-гречески приветствие, и Стефан едва поспел сообразить и тоже ответить по-гречески Лазарю.

Стефан уже почувствовал, как у него взмок лоб под скуфьёй, рука взлетела отереть лицо и замерла на взъёме - нельзя! Он поспешал за Каликой. Новгородский владыка почти бежал по дорожке, осматривая толпу встречающих, и крестил, благословлял, на ходу протягивая руку с крестом. И Стефан шёл за Василием Каликой, уже начиная привыкать к облику гостя и овладевая собой. И не то, что завидовал, нет! А видел, зрел, готовил себя для пастырского началования стойно новгородскому архиепископу, прибывшему ныне, дабы подтвердить союз Великого Новгорода и Москвы. И не важно, что не все в Великом Новгороде жаждут этого союза, не важно, что в монастыре на Сковородке сидит, злобствуя, прежний Новгородский владыка Моисей и ждёт своего часа, намереваясь отпасть Москвы, а на карельских пригородах Новгородской республики правят наследники литовского князя Нариманта, - ныне, днесь, можно позабыть об этом, и звоном колоколов, голосами хора и криками горожан приветствовать духовного главу северной Руси, которая могла бы, повернись по-иному судьба, и отпасть от Московской Руси. И, понимая это, кожей, чувствуя величие мгновения, Стефан спешил вослед Василию Калике.

Ему вводить владыку в приготовленные для того палаты, заботить себя едой и устройством гостей, следить, чтобы всюду был соблюдён чин торжественной встречи и не совершилось безлепия или непотребства, ему не спать и почти не есть в эти дни, но он - счастлив и горд. Наконец-то, и он, мечтавший об этом, ещё в Ростове Великом, прикоснулся к подножию духовной власти!

Праздник Богоявления в этом году отмечали на Москве особенно пышно. Литургию Василия Великого правил в Успенском храме Кремника при гигантском стечении народа новгородский архиепископ Василий Калика в подаренных ему цареградским патриархом и переданных Феогностом крещатых ризах и омофории.

Стефан, уже извещённый о том, что после празднеств состоится его избрание в сан игумена, был в сослужении с Каликой и выходил с ним к народу.

Звучал хор мужских голосов, прерываемый возгласами баса дьякона. Калика, не оставшись в долгу перед митрополитом, привёз на Москву и передал Феогносту дьякона Кирилла, про которого летописец писал впоследствии: "Его же глас и чистота язычная всех превзыде".

Стефан, трое суток уже почти не спавший, был как во сне или бреду. Он не ходил, а плавал, совершая всё должное по чину. Волны звуков накатывали и проходили через него. Вздохи толпы московичей и согласное вздымание рук в двуперстном крестном знамении сотрясали его до дна души. И то, как служил Калика, тоже поражало и умиляло Стефана. Временами он не чувствовал тела...

После литургии духовные и часть мирян остались в притворе - вкусить обрядовую трапезу. Ломоть хлеба, горсть орехов, мочёное яблоко и чаша с мёдом или красным вином были поставлены перед каждым на столах вдоль лавок, обогнувших стены притвора. Иные монахи, испив и поев, расходились по кельям для безмолвной молитвы. Стефану почти не довелось присесть. Он был даже доволен этим. Праздничное, волшебное состояние в нём не кончалось. Он едва слышал молвь трапезующих, хвалы голосу новгородского дьякона Кирилла и толки о том, кто где стоял из великих бояр во время богослужения. Испив глоток вина и откусив хлеба, он пошёл наряжать всё потребное к водосвятию.