Светорада Медовая
Шрифт:
Она даже взяла его под руку, но шад мягко отстранился и отошел от нее. Она же смотрела, как уходит по широким водам Итиля драккар, как обнялись стоявшие на его борту близкие ей люди… которых она уже никогда не увидит.
По возвращении во дворец Овадия сразу же оставил княжну. Уже лежа в постели, Светорада вдруг подумала, что так и не успела поблагодарить его за то, что он сделал. Поэтому на другой день она послала евнуха с просьбой, чтобы шад принял ее. Но оказалось, что Овадии уже не было во дворце. Станы хазар снимались с мест, а Овадии еще надо было встретиться с приглашенными на совет тарханами. И хотя Светорада велела оседлать Судьбу, и в сопровождении юного Захарии ездила от становища к становищу, Овадия,
Несколько дней прошли относительно спокойно. Но этот мир и спокойствие были призрачны, ибо даже в гареме женщины шептались о большом совете. Такое собрание знатных мужчин, съехавшихся для принятия важных решений, не могло не волновать обитательниц роскошных покоев внутреннего дворца.
В день совета женщины собрались в саду. Светорада неожиданно заметила, что она вдруг стала одной из самых популярных тут. Слава Овадии придавала и ей особую значительность, и теперь многие из женщин старались добиться благосклонности княжны, делали подношения, угощали лакомствами, даже стали перенимать ее манеру украшать головной убор ниспадающей до бровей бахромой или ажурным плетением из мелкого жемчуга. Надменная Захра явилась в шапочке с блестящей бахромой, закрывающей лоб, и, судя по всему, немного переусердствовала: бахрома была длиннее, чем нужно, и булгарка постоянно сдувала ее, смешно выпячивая полную нижнюю губу.
Неожиданно круглое лицо Захры напряглось. Она смотрела в сторону, отведя рукой мешающую ей бахрому, и глаза ее недобро сузились.
– А этой гадюке что тут надобно?
Она говорила о Мариам, которая появилась под крытой галереей и теперь решительно направлялась в их сторону.
– Пойдемте со мной, благородная шадё Медовая, – произнесла Мариам, учтиво склоняя голову, а позже, когда они шли по узким переходам дворца, добавила: – Думаю, вам будет небезынтересно на это поглядеть.
Она провела Светораду в небольшую узкую комнату, свет в которую проникал через полукруглое окошко, и опустилась на низенький диван. Светорада последовала ее примеру, устремив взгляд в окно. Она поняла, что окошко выходит в зал, где происходит совет.
Зал представлял собой просторное помпезно-роскошное помещение, вдоль стен которого стояли скамьи, а на них сидели или стояли самые именитые люди Хазарского каганата, хаджибы и священнослужители иудеев. Причем все они были оживлены, шумели, кричали, отчего в зале стоял то усиливающийся, то стихающий гул, слышались обрывки разговора, восклицаний, возмущений, ругательств. Ранее Светорада совсем не так представляла себе совет. Она помнила заседания в Думе своего отца, смоленского князя, и если там порой возникали споры, все равно ощущалось некое почтение и достоинство.
Сейчас же она видела, что только три человека в зале сохраняли спокойствие: каган Муниш, восседавший на самом высоком месте, достойный, длиннобородый, в роскошном головном уборе и богатом оплечье, сверкающими каменьями; сидевший напротив него бек Вениамин, ироничный и почти довольный происходящим, который даже тут не снял своего воинского облачения; Овадия бен Муниш, стоявший посреди зала в широкой стеганой одежде, как будто только что прибыл из степи, с заложенной за ухо длинной прядью. Он то и дело теребил свой шелковый кушак на боку, как будто искал там рукоять сабли и не находил Он был словно зверь в западне, окруженный облавщиками, нервно озирающийся, напряженный, настороженный. Светорада вдруг почувствовала жалость к нему и подалась вперед. Мариам, заметив озабоченность на лице молоденькой шадё, негромко сказала:
– Не волнуйся. Наш Овадия ничего просто так не делает. Сейчас он позволит им накричаться, но последнее слово все равно будет за ним.
Она даже пожала Светораде руку, и княжна, не отдавая себе отчета, ответила на ее пожатие.
Меж тем Овадия чуть повернул голову туда,
– Говори, Овадия! – своим звучным рокочущим голосом произнес каган.
Его сын низко поклонился, прижав руку к груди.
– Вы можете кричать и спорить сколько угодно, благородные мужи, однако то, о чем я скажу, не сможете назвать ложью. Ибо на Хазарию идут неисчислимые бедствия: море выходит из своих берегов и заливает соленой водой наши угодья, и там, где ранее зеленели виноградники и стояли богатые поместья, плещет холодная волна. У Хазарского моря выгорели пастбища, зато верховья разбухли от влаги. Места, через которые когда-то легко перебирались табуны, превратились в бешеные мутные потоки, которые несутся в море, подмывая берега тысячью новых русел. А вокруг задыхается от зноя истрескавшаяся земля, потерявшая способность плодоносить… Сами небеса посылают беды нашей Хазарии. Уж не кара ли это богов, когда воля чуждого Яхве заслоняет собой оберегавших нас ранее небесных покровителей?
При этих словах рахдониты зароптали, гневно затрясли пейсами, стали грозить святотатцу перстами, однако Овадия продолжил говорить:
– Отчего такая напасть на нас, хазары? Даже торговля, о расцвете которой не так давно говорили мудрые отцы-рахдониты, не радует. Отчего столько лет бывший нашей гордостью путь из страны шелка Китая застыл из-за неурядиц? [130] Теперь разбойные народы проливают кровь путников там, где ранее стояли наши караван-сараи, и плескалась вода в каменных колодцах. И с этими бедами мы не можем справиться.
130
В описываемый период в Китае в самом деле вспыхнуло восстание, из-за которого хозяйство внутри Китая было подорвано и Великий шелковый путь потерял свое значение.
– Когда на Хазарию обрушиваются беды, – начал со своего места бек Вениамин, – по старой традиции жрецы приносят в жертву того, кто во всем повинен. То есть правителя хазар, к которому не благоволит небо.
– Ты себя имеешь в виду, благородный Вениамин бен Менахем? – резко спросил Овадия. – Ибо ни для кого не секрет, что ты подлинный властитель Хазарии.
– Я поклоняюсь всемогущему Яхве, – сдерживая удивление и гнев, ответил Вениамин. – Но здесь присутствуют шаманы вашего Тенгри-хана, которые могут подтвердить, что в годину бедствий народ убивал именно своего правителя. Я подчеркиваю – своего. И это закон.
– О каком законе может идти речь, когда вы изменили старые обычаи кара-хазар? Вот если бы вы позволили нашим богам вновь благословлять земли Хазарии, если бы наши шаманы не должны были отступать, склоняясь, когда им навязывают изучение Талмуда и Торы…
– Кто это навязывает, собака неверная! – сорвался со своего места молодой родственник бека хаджиб Аарон.
И тут опять поднялся шум, все стали кричать, обвиняя друг друга.
Светорада не на шутку разволновалась, однако все же заметила, что происшедшая прямо в зале ссора тарханов и рахдонитов словно бы не задела Овадию. Казалось, он был даже доволен. И когда оскорбленные иудеями черные хазары направились к выходу, осыпаемые руганью и упреками, когда кагана вывели из зала в сопровождении вооруженных аларсиев и почитавшие его тарханы видели, в каком бесправном положении находится их глава, Овадия – Светорада могла бы в этом поклясться – с трудом сдержал улыбку.