Светские преступления
Шрифт:
Для наивной девчонки из Оклахомы этот город был подлинным откровением. Я была переполнена его блеском, потрясена красотой. Люциус неплохо там ориентировался и вдобавок говорил по-французски, зато я знала много больше, чем он. Для меня это было что-то вроде визита в огромный парк культуры и отдыха, тематически посвященный истории, где я наконец сумела воочию увидеть все те чудеса, о которых прежде знала лишь по книгам. Поначалу я ухитрялась обходиться школьным французским, потом открыла в себе способности к этому языку. Ко времени отъезда я уже говорила на нем почти свободно, со вполне приличным
В последний вечер, когда мы ужинали в одном из любимых бистро Люциуса, он потянулся через столик, взял мою руку и сказал:
— Я все продумал. Ты переезжаешь в Нью-Йорк. Я сниму для тебя квартиру, а как только развод будет оформлен, мы поженимся.
Он пошарил другой рукой в кармане, и на пальце у меня оказалось пресловутое кольцо с бриллиантом — знак обручения.
— А как же мама и папа? Я не могу их оставить.
— Я их обеспечу, они ни в чем не будут нуждаться. Я решил, что сделаю это в любом случае, даже если ты откажешься переехать. Надеюсь, ты мне это позволишь?
Я подумала, что это самый сексуальный, великодушный, чудесный мужчина в мире, и кивнула, как послушная маленькая девочка. Протестовать не было смысла. Я хотела все то, что мне было предложено: Люциуса и лучшую жизнь.
После душераздирающего прощания с родителями я все-таки перебралась в Нью-Йорк. К тому времени отец сильно сдал, мать выбивалась из сил, и ей было не до расспросов о том, откуда у меня деньги. Финансовая поддержка пришлась как нельзя кстати. Думаю, мать подозревала, что я обзавелась богатым покровителем. Так или иначе, обошлось без сцен, она просто пожелала мне удачи, искренне уверенная, что я этого вполне заслуживаю.
Люциус снял для меня прелестную квартирку в современном доме на перекрестке Третьей авеню и Сорок четвертой улицы. Я подыскала работу у Тиффани, в отделе серебряных безделушек. В анкете я назвалась Джозефиной Мирз, а вовсе не Джоли Энн, в надежде, что имя вскоре будет сокращено до Джо и что все будут называть меня так же, как Люциус. Джо — это звучало стильно, как и Джозефина.
Нью-Йорк заворожил меня с той же силой, что и Париж, но совсем по-иному. Я побывала в опере, на балете, концерте симфонического оркестра, в театре. Я посетила Метрополитен-музей, Коллекцию Фрика, Музей современного искусства, Музей естественной истории, Муниципальный. Но более всего в этом городе мне пришлось по душе обилие антикварных лавок и аукционных залов, где можно было не просто любоваться умопомрачительными предметами искусства, но и прикасаться к ним, вертеть в руках и разглядывать в свое удовольствие. Меня поражало, что можно вот так запросто (были бы деньги!) взять и купить творение великого мастера и что кое-кто из нью-йоркских богачей собрал коллекцию не хуже экспозиций крупнейших музеев мира.
Люциус показал мне несколько престижных магазинов антиквариата и картинных галерей, находившихся в частном владении и не отмеченных никакой вывеской. Туда нельзя было просто войти с улицы. Так я поняла, что многие из накопленных в этом городе ценностей (как и самые знаменитые обитатели) хорошо укрыты от нескромного взора.
Бракоразводный процесс близился к завершению, когда у Рут Слейтер обнаружился рак поджелудочной железы. Я не в пример больше сочувствовала ей, чем Люциус, в
— Поделом ей! Она отравила мне не один обед. У нее только две темы для застольных бесед: самоубийство и санитарно-гигиенические средства.
Пожалуй, это единственное, что мне не нравилось в Люциусе, — его полнейшее презрение к Рут. Напротив, мной прочно овладело нехорошее чувство, будто это я каким-то образом спровоцировала ее болезнь. Рут Слейтер рисовалась мне довольно нудной, но хорошей женщиной. Она не заслуживала такого удара судьбы. Когда я об этом обмолвилась, Люциус поклялся, что Рут не имеет ни малейшего понятия о нашей связи. Я в ответ заявила, что порываю с ним до того, как судьба Рут будет решена, и предложила ему наладить с ней отношения. Он заверил, что она так же далека от мысли о примирении, как и он сам.
По мере того как состояние Рут Слейтер ухудшалось, я все яснее понимала, что богатые женихи в Нью-Йорке нарасхват. То, что мы с Люциусом не виделись, не мешало ему ежедневно звонить и посвящать меня в детали своей жизни. Многие из подруг Рут, в том числе замужние, едва удосужившись осведомиться о ее здоровье и пустив слезу у смертного одра, тут же строили глазки будущему вдовцу. Одну из них, самую задушевную подругу, он застал оживленно расспрашивающей доктора о том, как скоро они «потеряют бедняжку».
Рут прожила лишь два месяца после того, как был поставлен диагноз. Ее похороны, если можно так выразиться, сделали Люциуса объектом желаний многих женщин.
Вдовец стоит особняком в ряду завидных женихов, примерно как чаша Грааля среди иной драгоценной посуды. Во-первых, состояние полностью при нем, а не распылено разводом. Во-вторых, однажды женатый мужчина стремится вновь обзавестись спутницей жизни как можно скорее. Считается, что вдовец оплакивает не столько покойную, сколько благословенные узы брака. Ни о каком уважении к трауру и речи не шло. Земля еще не успела осесть над свежей могилой, как на Люциуса набросилась толпа женщин, алчущих стать новой миссис Слейтер.
Поскольку он предпочел им всем меня, то должен был изыскать возможность как-то ввести меня в общество, не оглашая того факта, что мы уже год как любовники. Именно тогда мне открылась вся глубина изворотливости будущего супруга. Выработанный им план был прост, как все гениальное.
Он протолкнул меня на званый обед в доме Бетти и Гила Уотермен, устроил все так, чтобы мы оказались рядом за столом, и инсценировал любовь с первого взгляда. История вошла в анналы нашего семейства. В числе прочего там было: «…и ко времени десерта я был влюблен как мальчишка!»
Разумеется, никто не поверил. Искушенные ньюйоркцы знали правду: Люциус Слейтер впервые увидел меня за прилавком у Тиффани и был настолько неосторожен, что увлекся. Он явился купить ручку с серебряным пером, я узнала его по фотографии в журнале «Форчун» и с ходу запустила коготки в богатого бизнесмена, ловко сунув ему в карман номер своего телефона. Впоследствии я вскружила ему голову разными постельными штучками.
Меня окрестили «эта продавщица» (само собой, за глаза).
— Ты должна упорно отрицать тот факт, что работала у Тиффани, — сказал Люциус в самом начале кампании по введению меня в общество.