Светские преступления
Шрифт:
Я постаралась вычеркнуть из памяти первоначальное высокомерие Моники. Она сделала все, чтобы найти правильный тон, и довольно скоро расположила к себе всю прислугу за исключением миссис Матильды. Не то чтобы старая экономка выказывала открытую неприязнь (для этого она была слишком хорошо вышколена), но мне не раз случалось перехватить неодобрительный взгляд, брошенный в спину графине. Я списывала это на первое впечатление, которое бывает самым сильным. Поскольку миссис Матильда держала свои чувства при себе, мне не в чем было ее упрекнуть,
Итак, графиня подмечала мельчайшие детали моего поведения и старалась подражать мне буквально во всем: в манере одеваться, двигаться, говорить, в выборе блюд и напитков, косметики и духов. Порой мне казалось, что она и говорит моим голосом — во всяком случае, она с ходу переняла тон прохладной любезности, который я приберегала исключительно для первого «алло» в ответ на телефонный звонок. Клара советовала мне никогда не брать трубку самой, а если уж так случилось, отвечать холодновато и отстраненно, пока не выяснится, кто звонит.
Именно мелочи, что вошли у меня в привычку, явились для Моники откровением. На моем примере она училась тем маленьким хитростям, уловкам и приемам, которые придают жизни более цивилизованный вид. Например, я вела скрупулезный учет своих вечеринок, фиксируя все: какое блюдо и какой напиток пришлись конкретному гостю по вкусу, а какие он полностью игнорировал, с кем он предпочел общаться и кого избегать. Таким образом я могла обеспечить каждому из своих знакомых наибольший комфорт, предоставить максимум удовольствий.
Клара подчеркивала: очень важно, чтобы гость ощущал себя желанным, видел, что его ценят. И наоборот, когда она бывала приглашена, то перед событием непременно посылала хозяйке редкие цветы, давая возможность украсить ими стол, а после — какой-нибудь подарок, чаще всего хорошую книгу, к которой прилагала несколько слов благодарности. Она взяла себе за правило по возвращении ложиться в постель только после того, как позаботится, чтобы наутро все это было доставлено хозяевам дома. Клара никогда не забывала дней рождения своих друзей. Ее подарки отличались не ценой, а значимостью и всегда бывали кстати.
Другой чертой Клары, которую я находила достойной восхищения, было то, что она не понимала деления на «стоящее» и «нестоящее». В ее лексиконе не было словосочетаний вроде «подлинно китайский фарфор» или «настоящее рейнское». Это относилось и к людям. Кто бы ни переступал порог ее дома (будь то низший по рангу сотрудник Муниципального музея, где она входила в совет директоров, или член сената), он удостаивался одинакового обращения. Клара жила в соответствии с непреложным правилом: или ты леди, или нет, и это никак не зависит от того, с кем общаешься.
— Если хочешь грубить в моем доме, — говорила она, — то начинай с меня, но никак не с моей прислуги.
Она дала мне тысячу бесценных советов о том, как сделать дом уютнее. Подчас эти советы были обескураживающе просты, вроде того, что по осени
— Знаешь, что такое роскошь? Это вернуться в комнату, покинутую пять минут назад, и увидеть, что все подушки заново взбиты.
Клара умерла в возрасте восьмидесяти пяти лет, оставив в моей жизни невосполнимый пробел. Ничто не могло заменить мне нашу дружбу, интеллектуальную близость, общность интересов. Мне не хватало ее ласкового присмотра, неизменного великодушия, а главное, ее искрометного, порой едкого юмора, и я нашла способ вернуться в те благословенные времена, повествуя о них Монике.
Я рассказала о Кларе и о том, сколько она для меня значила, описала ее похороны в соборе Святого Иоанна в Дивайне и погребальную службу, вошедшую в разряд величайших событий нью-йоркской светской жизни. Не только близкие, друзья и знакомые, бесчисленные почитатели и последователи, но и разного рода знаменитости, политики, финансисты съехались со всего света, чтобы отдать последнюю дань уважения покойной. Для нескольких поколений Клара Уилман была средоточием всего лучшего в культурной и социальной жизни Нью-Йорка.
Поскольку мы с Моникой всюду появлялись вместе, не удивительно, что начались пересуды. Как когда-то обо мне и Кларе, о нас говорили, что мы больше, чем просто подруги. Истина, однако, состояла в том, что в нашей близости не было ничего интимного. Проще говоря, мы не были любовницами. То, что возникло и созрело между нами, в восемнадцатом веке называлось amitie amourese, или «нежная дружба». Такого рода отношения в разное время связывали Марию Антуанетту с некоторыми из фрейлин, только в ее случае это помогало облегчить боль брака, так и оставшегося неосуществленным, а в моем приносило радость общения с подругой моложе годами, давало шанс по-юношески болтать, смеяться, делиться маленькими тайнами.
Каждая новая дружба несет в себе шанс оказаться единственной и неповторимой — идеальной. Это большое искушение. Мы с Моникой были родственные души. Она отличалась от остальных моих подруг именно тем, что выделяло и меня. Интеллектуально и эмоционально мы были настроены на одну и ту же волну. Хотя я была привязана к Бетти и Джун, интересы у нас были разные, и дружба заложилась в основном на базе долгого знакомства. Что касается Итана, с которым меня роднила как раз общность интересов, мы так редко встречались, что о крепких узах дружбы не было и речи. Этим летом мы вообще не виделись: он отправился в Патмос, к своим монахам, пополнить запасы мудрости.