Светские преступления
Шрифт:
В обществе, где незазорно выболтать чужой секрет просто так, за ленчем, Моника де Пасси казалась опечатанным сейфом. Я делилась с ней тем, на что никогда не решилась бы даже намекнуть ни Бетти, ни Джун, ни Итану, а она в ответ секретничала со мной, и от этого наша дружба крепла. Мы привыкли доверять друг другу свои тайны, свое мнение обо всем и вся, в том числе о людях, с которыми были вынуждены общаться в силу необходимости, но которых на деле не выносили. Мы часто шутили, что, возьмись кто-нибудь подслушивать наши разговоры, нас давно уже символически забросали бы камнями.
Нэнси, мой личный секретарь,
Узнав об этом, Моника предложила вести мою корреспонденцию и счета, пока не найдется замена. Сначала я отказалась из чувства неловкости (как-никак она оставалась на положении гостьи), но графиня настояла на своем — это было наименьшее, чем она могла отплатить мне за доброту.
Я брала Монику с собой повсюду: в клуб, на вечеринки, в кружок чтения. Вот где она по-настоящему блистала! Мы собирались у некоего Лона Фаттерли, англичанина и в прошлом декана Оксфордского университета, проводившего лето в Саутгемптоне под предлогом работы над книгой (помнится, это было собрание нелепых силлогизмов). Лон пришел в восторг от начитанности Моники, да и остальные тоже. Мы как раз обсуждали «Мадам Бовари», и она заворожила нас экскурсом в область чувств и натуры Эммы, проведя параллель с собственным видением этого образа Флобером. Даже Бетти, по непонятной причине не выносившая графиню, была потрясена ее блестящим анализом.
В середине июля, во время регулярной утренней прогулки по пляжу, Моника задала мне неожиданный вопрос. Мы прохаживались по нагретому солнцем песку, местами прямо по мелководью, когда она вдруг спросила:
— Джо, Бетти говорила тебе что-нибудь обо мне?
Это была опасная тема, потому что Бетти только и делала, что говорила, причем плохое. Любое упоминание о Монике заставляло ее насторожиться.
— А почему ты спрашиваешь?
— Она меня ненавидит.
— Ну, ты скажешь!
— Я знаю, что ненавидит. У нее есть для этого веская причина.
— Правда? — Я остановилась и всмотрелась в лицо Моники. — Какая же?
— Джо! Обещай никогда никому об этом не упоминать! А еще лучше поклянись!
— Послушай, мы уже давно заключили соглашение, что унесем в могилу все, что услышим друг от друга.
Моника помолчала, глядя в сторону горизонта.
— Настоящая причина, по которой мне пришлось оставить дом Бетти, это… словом, Гил за мной приударил.
— Шутишь! — Я была шокирована.
— Нет, не шучу. Это поставило меня в очень неприятное положение. Понимаешь, я успела привязаться к Бетти, да и она была ко мне добра, и вдруг все рухнуло. Разумеется, я сразу сказала Гилу, что это недопустимо. Он не настаивал, но… как ты всегда говоришь, Джо? «Но» чаще всего имеет решающее значение. Бетти… она нас застала.
— Боже правый! Ах ты, бедняжка!
— Значит, она не упоминала об этой истории?
— Ни словом! Как бы тебе сказать… Бетти… она о тебе не слишком хорошего мнения и не скрывает этого, но никогда не говорила,
— Наверняка Бетти с тобой согласна. Когда она застала нас, по ее лицу я поняла, что винит она только меня. Она уверена, что Гил просто ответил на мои знаки внимания к нему. — Моника усмехнулась. — Можешь себе такое представить? Связаться с женатым — этого только не хватало! Ни за что на свете! Ко всему прочему Гил Уотермен не в моем вкусе. У него такой масленый взгляд…
Я знала Гила много лет, и хотя его взгляд никогда не казался мне масленым, это, вне всяких сомнений, был весьма привлекательный мужчина с тем налетом особой обходительности, что отличает процветающего коммерсанта. Он был очень эрудированным в области искусства и обладал талантом выискивать в Богом забытых углах творения великих мастеров, заполучать их по дешевке и потом за бешеные деньги перепродавать богатеям и знаменитостям. Я никогда не заподозрила бы в Гиле ловеласа, но…
Пресловутое «но». Внезапно у меня в памяти всплыл разговор с Бетти. Та жаловалась, что в последнее время Гил выезжает по делам значительно чаще, чем прежде. Хотя они казались счастливой парой, годы наблюдений привели меня к такому выводу: со стороны невозможно сказать, удачен брак или нет, и нет никакого смысла размышлять на эту тему — раздумья такого рода стоят не больше, чем светские пересуды за чашечкой кофе.
Я не знала, как реагировать на откровения Моники. Прежде всего я любила Бетти и сочувствовала ей. Что касается Гила, хотя мне по-прежнему было трудно представить его в роли женского волокиты (я привыкла считать, что выгодная сделка имеет в его глазах куда большую привлекательность, чем самые пылкие объятия), усомниться в словах Моники означало бы счесть ее лгуньей. Зачем выдумывать такое? Это совершенно не в ее интересах.
Некоторое время мы шли молча. Я кожей ощущала дискомфорт своей спутницы.
— Это признание делает тебе честь, — сказала я наконец.
— Мне нужно, чтобы ты все знала, Джо. Между нами не должно быть секретов.
— Спасибо, — улыбнулась я.
Мы повернули к дому.
— Как вы с Люциусом познакомились? — помолчав, спросила Моника.
В свете только что прозвучавших откровений казалось несправедливым просто взять и пересказать одну из общепринятых версий, даже более правдивую. Если Моника хотела быть со мной скрупулезно честной, мне следовало ответить ей тем же, разве нет? К тому же тайна была уже слишком давней, чтобы повредить моей репутации.
— Прошу, и ты не передавай другим то, что я сейчас скажу. Не то чтобы это имело большое значение, но никто не знает, как мы познакомились с Люциусом. Даже Бетти или Джун.
Моника остановилась и посмотрела на меня открытым, честным взглядом.
— Джо, если ты хоть на миг сомневаешься во мне, лучше не говори ничего! Я не хочу, чтобы ты потом пожалела о своих признаниях. Если наша дружба даст трещину, я… я умру!
Эта тирада еще больше укрепила мое доверие к Монике, и вот так, в одно обычное утро, секрет моего знакомства с Люциусом перестал быть нашей тайной. Я рассказала все, даже то, как ловко мой муж одурачил всех, пользуясь простым фокусом: скрывай то, что в этом не нуждается.