Свидание в Брюгге

Лану Арман

Отдышавшись, он взял гостя за локоть и, легонько хлопнув его по плечу, сказал:

— Ступайте, ступайте, счастливого вам рождества. Вы последний сегодня, кого я поздравил с рождеством.

— Счастливого рождества, мосье Эгпарс.

— Отдыхайте как следует, и да будет мир со всеми людьми доброй воли.

Часть третья. Под Счастливой звездой

Глава I

Украшенная лишь редкими огоньками, — изредка вспыхивали фары на шоссе да мигали окна сиротливых домиков, — рождественская ночь в Марьякерке выглядела сумрачной. Белые фары машин вырывали из темноты небольшие группы бёрен — крестьян, собиравшихся на рождественскую мессу. Кое-кто направлялся к Счастливой звезде,

залитой светом.

— Поистине богиня судьбы слепа и не ведает, что творит, — усмехнулся Оливье, отвечая на замечание Робера, что и заведение само по себе странное, и вывеска у него необычная.

— А в чем дело? Патрон нагнал на тебя тоску?

— Замечательный человек твой патрон!

Но, действительно, последние слова, которые произнес Эгпарс, перед тем как распрощаться с ними и отправиться на ночлег в свою пустую роскошную виллу, не выходили у Робера из головы. А если и вправду равновесие не нарушается. Если и впрямь огни Счастливой звезды единственный и издевательский ответ жизни на многочисленные беспокойные вопросы. Плата за страдания этих несчастных — вечного удачника, Португальца, Рыбака и героя-выродка Ван Вельде.

Чтобы войти в кабачок, надо было поработать локтями. Служанки, в числе коих была и Мия, порученная некогда заботам Оливье, носились как угорелые от кухни к столикам, не успевая подавать бифштексы с жареной картошкой и омлеты. Музыкальный ящик молчал, зато оркестр в интимном освещении наигрывал «яву» и вальсы: джазовые ритмы ему давались с трудом. Блеск оркестру придавали два аккордеона, которые не журчали на парижский манер, а тосковали, как в настоящем портовом кабачке. Куда ни глянь — всюду возбужденные пьяные лица: моряки, шоферня, рабочие порта и мелкие служащие из Брюгге в нарядных костюмах, приобретенных на Маркте, пришедшие потолкаться среди простого люда, — шумно, весело, рты жуют.

Лидия с Жюльеттой стояли в сторонке и не без интереса, хотя и несколько высокомерно, разглядывали эту прожорливую толпу, которая осушала бочки с пивом и жадно заглатывала жареный картофель.

Лидия вспомнила сравнение Эгпарса.

— В конце концов, это лучше, чем преисподняя, — проговорила она.

— Возможно, что преисподняя как раз здесь и находится, — бросил Робер, помогая Жюльетте снять пальто.

Без пальто, в черном платье, на котором играли искусственные камни колье, Жюльетта казалась еще более хрупкой.

— Признайся, тебе ведь сейчас лучше?

Еще бы! Здесь хоть нет этого голого вертуна… — И добавила примирительно — Как ты думаешь, он все еще там маячит?

— Вряд ли. Он уже, наверное, в постели.

Фернан освободил для них столик: они почувствовали, что проголодались. Хозяин предлагал им колбасы, птицу, пиво. Или, если угодно, шампанского… Вино он не рекомендовал бы…

— Отставить шампанское, еще успеется! — скомандовал Оливье. — В ожидании конца самой длинной ночи года, выражаясь словами нашего друга Робела, давайте, как все добрые буржуа, заморим сперва червячка и дождемся, пока не настанет день и не выглянет ясно солнышко… Потому как рождество люди придумали из страха не увидеть больше ясна солнышка… не забывайте этого, милые мои идеалисты, — вон у вас уж и крылышки видны.

Ловким движением он подхватил кружку, стоявшую на подносе у Мии, и поставил ее перед Робером. Кисловатое пиво отдавало шерри-бренди.

— Фернан, попотчуй нас сбоим фирменным пирогом.

— Ага, кёкеброд. У него начинка — из остендских ракушек, мяса креветок и ската. Но, может, сперва подать зеландских устриц?

— Давай. А потом отделаем какую-нибудь из твоих индюшечек. Да не о тебе речь, Мия, пропащая ты душа!

Мия хмыкнула. Ее глаза искрились. Служанки тут были отнюдь не угрюмого нрава. Подмалеванные жаром от печи и углем, красные, потные, они любили посмеяться всласть. Мия обслуживала парня, в котором Робер узнал того самого горластого болельщика за первую команду, — приятеля Бёмельманса и брата бургомистра Диферданжа, — которого он встретил в первый день своего пребывания здесь. Диферданжец слово в слово повторил все уже им сказанное о мяче.

— А я говорю тебе и могу еще раз подтвердить, что команда Брюгге выеденного яйца не стоит. До нас ей далеко. Ты слышал о Диферданже? Так вот, в Диферданже тренеры…

Голоса потонули в волнах музыки, и дощатый пол, словно вобрав в себя радость празднества, заходил под ногами танцующих. В толпе Оливье увидел несколько человек больных, отпущенных на время из больницы. Они обосновались в кабачке еще вчера или в крайнем случае сегодня утром. Они наслаждались свободой и с

каким-то ожесточением предавались земным утехам, потягивая пиво, горькое или подслащенное и порой такое крепкое, что могло бы свалить извозчика; вдыхая густой запах жареной картошки; слушая эти однообразные мотивы. Они наслаждались окороками и жирными индюшками; деревенскими пирогами в блестящих глиняных мисках и обществом белозубых блондинок, глядящих со стен бара, — идеал женской красоты завсегдатаев Счастливой звезды. Рабочие верфей в кепках из жатой кожи играли в русский бильярд, пересыпая свою речь фламандскими ругательствами. Молодые франты в коротких куртках крутили стеклянный барабан с лотерейными билетами, надеясь получить из рук таких же модных девиц богатство и власть. Пузатые буржуа, посасывая толстые сигары, обсуждали присутствующих и смачно хохотали. Робер с удовольствием смотрел это рождественское представление. Его очень позабавили двое мужчин того же возраста, что и он, которые с невозмутимым видом, сидя друг против друга, молча курили. Точнее, не курили, а дымили, как два паровоза, и делали это добросовестно, просветленные и торжественные, словно выполняли важное задание. Все было как на большом, до отказа набитом сверкающем корабле, как на пароме, полном ликующих людей, на ковчеге, который, пыхтя и отдуваясь, сходил на воду и, подпрыгивая, захлестываемый волнами, устремлялся в открытое море, чтобы выйти из царства тьмы. Светский вариант Ноева ковчега.

Возле огромной, доисторического периода, оленьей головы с непомерно большими рогами висело написанное внушительными буквами объявление:

KINDERN ONDER DE 16 JAAR NIET TOEGELATEN. [22]

Дети до шестнадцати — не допускаются, а если старше пожалуйста!

Однако в этой чувственной радости не было ничего нездорового, низменного. После ночной прогулки по лечебнице их словно обдало бодрящим густым током жизни, тепла, пусть животного, но зато пронизывающего насквозь и греющего. В то время как одни мужчины и женщины, уверовавшие в свет и солнце и страстно ожидавшие их возвращения, собирались в церквах, чтобы громогласно объявить свою веру и силой ее заставить родиться день, другие мужчины и женщины, брошенные в глубь самой долгой ночи года, собирались в тавернах, кафе, кабачках, чтобы согреться, смеяться, есть и пить, танцевать и шуметь, чтобы изгнать извечно угнетавшие их страхи.

22

Дети до 16 лет не допускаются (флам.).

Именно за этим теплом и пришли узники Марьякерке в Счастливую звезду, не ведавшую что такое комплексы, неврозы, мании и бред.

Оркестр исполнял модный напев, и один из музыкантов завывал в картонный рупор:

В старых бистро Антверпена Моряков из Зеленого края Встречает девчонка простая, Которую Сёткен зовут. И знают, что ждет она их В клетке стеклянной своей. И дарит забвение им Белокурая девушка Сёткен… Какая круглая земля В твоей постели, моя Сёткен…

Присутствующие дружно подхватывали припев, приправленный перцем и солью, и, не жалея глоток, выводили мелодию, смачно выговаривая французские и фламандские слова.

Тридцать танцующих пар яростно стучали каблуками в такт припеву, и дощатый пол прогибался под их ногами.

И дарит забвение им Белокурая девушка Сёткен… Какая круглая земля В твоей постели, моя Сёткен