Свидание в Самарре

О'Хара Джон

— Откуда ты знаешь? Откуда тебе столько известно о характере Гарри Райли, его мстительности и прочем? Извини меня, но ты мне порядком надоела с этим дерьмом.

— Как угодно, — сказала Кэролайн.

— Прости. Поверь, я не хотел тебя обидеть. Пожалуйста, прости меня. — Он обнял ее. — Свидание в полночь остается в силе?

— Не знаю.

— Не знаешь? Из-за того, что я так сказал?

— Ты ведешь нечестную игру, Джулиан. Впрочем, ты всегда так поступаешь. Сначала злишь меня, а потом отказываешься продолжать разговор и как ни в чем не бывало

вспоминаешь про любовь и постель. Это — нечестно, потому что, как только я перестаю говорить, что люблю тебя, ты строишь из себя обиженного. Ты поступаешь гадко и делаешь так каждый раз.

Музыка смолкла, но почти тотчас же оркестр грянул «Может, это была любовь?». У музыкантов что-то не ладилось с темпом, и Джулиан с его превосходным слухом сразу же это уловил.

— Вот видишь? — спросила Кэролайн.

— Что?

— Я была права. Ты надулся.

— Ничего я не надулся. Хочешь знать, о чем я сейчас думал?

— Ну?

— Ты, конечно, разозлишься, но я думал о том, какой у нас отвратительный оркестр. Ну что, обиделась?

— Немного, — ответила Кэролайн.

— Я думал, как глупо экономить деньги на оркестре. Ведь для танцев самое важное — это музыка, правда?

— Больше нам не о чем говорить?

— Без музыки нет танцев. Это все равно, что играть в гольф дешевыми битами или в теннис долларовыми ракетками. Все дешевое никуда не годится, например, дешевая еда. — Он отстранился, чтобы насладиться впечатлением, которое произвели на нее его слова. — Или возьмем, к примеру, «кадиллак»…

— Хватит, Джу. Прошу тебя.

— Почему?

— Потому что я так хочу. Потому что нужно знать меру.

— В чем дело? Господи боже мой, до чего же ты сегодня кислая. Просишь меня не пить, я не пью. Ты…

— Что я?

— Ты просила меня не напиваться, и я ни в одном глазу. Хотя ты говорила, что пить вообще-то можно. Давай выйдем из зала. Я хочу с тобой кое-что обсудить.

— Не хочу я никуда выходить.

— Почему?

— Во-первых, холодно. А потом, просто не хочу.

— Вот это ты правду сказала. Означает ли это также, что наше свидание отменяется?

— Не знаю. Пока не знаю, — тихо сказала она.

Он молчал. Тогда вдруг она сказала:

— Ладно. Пойдем.

Они, танцуя, добрались до холла и, выбежав, бросились к ближайшему от террасы неизвестно кому принадлежащему автомобилю. Влезли в него, она села, плотно обхватив себя руками. Он зажег для нее сигарету.

— В чем дело, дорогая? — спросил он.

— Холодно.

— Ты намерена поговорить или будешь рассказывать, как тебе холодно?

— О чем ты хочешь говорить?

— О тебе. О твоем отношении. Я хочу понять, что тебя грызет. Я сегодня ничего такого не натворил, на что ты могла бы рассердиться.

— Только обозвал меня дерьмом.

— С ума сошла! Вовсе я тебя не обзывал. Это старик назвал Гарри дерьмом. Я же сказал, что ты мне порядком надоела с этим дерьмом, что вовсе не одно и то же.

— Ладно.

— И я извинился, причем совершенно искренне. Но дело не в этом. Мы уклоняемся от главного.

— Ты

хочешь сказать, я уклоняюсь.

— Если угодно, да, именно это я имел в виду. О господи, в чем дело? Объясни, пожалуйста. Скажи, что произошло. Накричи на меня, сделай что-нибудь, но не сиди с видом великомученицы. Как святой Стефан.

— Кто?

— Святой Стефан был первым великомучеником, сказал мне отец Кридон.

— Вы, значит, беседовали на серьезные темы?

— В последний раз прошу тебя сказать, на что ты дуешься… В чем дело?

— Я замерзаю, Джулиан. Давай вернемся в дом. Надо было надеть пальто.

— Я поищу шубу в других машинах.

— Не надо. Пойдем в дом, — сказала она. — И зачем мы только вышли?

— Ты и не собиралась беседовать со мной, когда вышла.

— Да, не собиралась, но боялась, что ты устроишь сцену прямо в зале.

— Сцену прямо в зале! Ладно, можешь идти. Я тебя не задерживаю. Один вопрос только. Что я сделал? На что ты разозлилась?

— Ничего. Ни на что.

— Еще вопрос. Правда, может, лучше его не задавать?

— Задавай, — сказала она, положив руку на дверцу машины.

— Может, ты что-нибудь натворила? Влюбилась в кого-нибудь?

— Обнималась с кем-нибудь? — продолжила она. — Или переспала с кем-нибудь, пока ты тайком пил в раздевалке? Нет. Мое отношение, как ты выражаешься, — вещь гораздо более сложная, Джулиан, но об этом мы сейчас говорить не будем.

Он обнял ее.

— Я так люблю тебя. И всегда буду любить. Всегда любил и буду любить. Не делай этого.

Она подняла голову, пока он целовал ее шею и прижимался лицом к ее груди, но как только он положил руку ей на грудь, сказала:

— Нет, нет. Не надо. Пусти меня.

— Ты что, нездорова?

— Перестань об этом говорить. Ты отлично знаешь, что я здорова.

— Знаю. Я просто подумал, может, началось не в срок.

— Ты считаешь, что только этим и можно объяснить мое поведение?

— По крайней мере, это хоть какое-то объяснение… Может, все-таки скажешь, что с тобой?

— Слишком долго объяснять. Я ухожу. Как ты можешь держать меня здесь, когда на улице ниже нуля?

— Даешь мне отставку? Ладно, пойдем.

Он вылез из машины, в последний раз попытался обнять ее и, взяв на руки, донести до террасы, но она очутилась на ступеньках, словно не поняв его намерения. Она вошла в дом и тотчас поднялась наверх в дамскую комнату. Он знал, что может не ждать ее, она на это и не рассчитывает, а потому пошел в зал и присоединился к другим кавалерам. Он заметил Милл Эммерман и принялся дожидаться, когда можно будет пригласить ее или когда она очутится достаточно близко, чтобы перехватить ее у ее партнера, как вдруг с ним случилось что-то похожее на внезапный приступ мигрени: он перестал видеть людей и вещи, и тем не менее свет и все в зале жгли ему глаза. А причина этому заключалась в том, что в одно и то же мгновенье он вспомнил, что так и не добился у Кэролайн ответа по поводу свидания, и понял, что добиваться его незачем.