Свидетель канона
Шрифт:
Чайханщик поклонился и побежал за занавеси.
– Так мы усыпим подозрения на несколько дней, – чагатаец почесал выбритый подбородок. – Но слушай меня, молодой ференг. В твоей земле не принято ходить вокруг да около, и мне известен ваш обычай, так что скажу прямо. Ты храбр уже потому, что добрался сюда от вашей Англии. Ты молод, здоров и силен. А мне нужна помощь в некоем деле, о котором я не могу просить правоверного.
Томас положил руку на грудь: вифлеемский крестик засветился! Слабым-слабым светом.
Если
Ну да, целый караван ради одного мальчишки-ференга! Еще бы!
Чагатаец поглядел на затрепанную рубаху Томаса, вздохнул и вытащил из-за пазухи на цепочке свою подвеску с полумесяцем.
Полумесяц светился; чагатаец укрыл его в сложенных ковшиком ладонях.
– Ты просил твоего Ису о ниспослании знака. Утром я о том же просил Пророка, – чагатаец заговорил совсем тихо, но теперь это никого не насторожило. Видно же, торгуются люди!
Люди сидят на холодной глине у врат крепости.
Людей немного.
Уйти можно когда угодно.
Томас – четвертый слева во втором ряду.
Из двух сотен впустят разве что пятерых.
Нужно терпеть. Терпеть насмешки, пинки, мусор и объедки, вышвыриваемые из крепости настоящими фидаинами, незримыми клинками Аламута. Терпеть полуденную жару, ночной холод. А еще здесь, в горах у Мазандерана, всего лишь за перевалом от моря Хвалисского, случаются и промозглые дожди.
Благодаря им щедро плодоносит маленькая долина.
Благодаря им вчера ушли еще трое: доконал кашель.
Томасу известно, на что надеются оставшиеся, ради чего терпят позор и холод, волчью хватку голода и молот палящего солнца.
Пророк сказал: "Рай находится в тени сабель."
Секрет Аламута прост: здесь вход в рай.
Нужно терпеть. Нужно усыпить ум, оставить одно лишь дыхание. Сжать в руке крестик. Томас не правоверный и не обрезан. Так неужели незримым клинкам Аламута не пригодится лазутчик, даже без одежды неотличимый от франка?
Томас молчит и повторяет про себя стихи седого араба. Чагатаец не пожалел времени на объяснения, перевел и стихи.
… Друг мой Бишр, я враг оружья! Ненавистник я войны. Развлеченья да пирушки, вот чем помыслы полны…
"В нашей земле," – сказал тогда чагатаец, – "нет знати, нет господ, нет налога. Правители нашей земли выбраны всеми людьми Самарканда на общем сходе."
Томас, помнится, изумился здорово. Тут чайханщик подал им сладкий шербет и горячий чай, райской ласкою пролившийся на иссохшую пустошь Томасова желудка… Вот сейчас, на холодной глине, перед входом в Аламут – зачем же он это вспомнил? Нет, скорей стихи араба, перебить урчание голодного брюха! Как там дальше:
… Для меня что налокотник, что нагрудная броня… Ваши шлемы, скачки, кони – это все не для меня!…
Чагатаец рассказал: первый из трех выборных правителей восставшего
А третий вовсе стрелок из лука Хурдак Бухари. Бухарец, значит.
И ничего, правят! Отбили нападание монголов.
… Увидав, что из пустыни бунтарей летит отряд, мигом я, коня пришпорив, погоню его назад. И, когда людей в атаку вы готовитесь вести, об одном лишь помышляю – как бы ноги унести!…
Томас хихикнул: стихи забавно расходились с воспоминаниями.
Сосед по шеренге покосился на него с удивлением:
– Эй, ференг! Я думал, ты уйдешь раньше всех.
Томас улыбнулся ему и не ответил.
– Ференг! Я здесь во имя Пророка и ради рая. Во имя чего же здесь ты? Разве в мире что-то есть превыше Аллаха? Ференг! Нет бога, кроме Аллаха! Слышишь! Нет бога, кроме Аллаха! Нет! Бога! Кроме!
Сосед подскочил, завертелся, размахивая руками, наподобие диковинной птицы. Захрипел, пуская изо рта белую пену. Вышли фидаины Аламута, видевшие не раз, как сходят с ума от напряженного ожидания. Взяли соседа под руки и вывели из внешнего двора; Томас не видел, что дальше по дороге бедолагу просто столкнули в пропасть. Правда ведь – чего возиться с умалишенным?
Возвращась, фидаины для порядка пнули нескольких сидельцев, а на Томаса решили помочиться. Он же неверный ференг!
Но взгляда Томаса не выдержали, обошлись парой затрещин.
Отец по праздникам и то сильнее бил. Пока люди шерифа Роттервудского не поймали отца прямо на охоте и не привязали его к рогам дикого оленя. Обнищавшую семью продали за неуплату подати, продали евреям-ростовщикам в долговую кабалу. А те давно знали, что на далеком востоке нецелованая блондинка стоит побольше, чем в Англии служанка. Так вот и выплатила долг семья Томаса.
… Если б доблестными звали тех, кто кутит в кабаках, да глазеет на танцовщиц в ожерельях и шелках! Иль с любовницей встречает розовеющий восток! Первый звался средь арабов я наездник и стрелок!…
С женщиной Томас никогда в жизни не ложился: дома по малолетству, здешние шарахались от одного прямого взгляда, вот как эти недо-фидаины. Все тот же чагатаец объяснил, почему:
"У тебя, юноша, глаза синие. Небо просвечивает сквозь череп! Я знавал еще одного такого, но давно, когда мы только восстали в Самарканде. Он-то и посоветовал нам выборное правление, он-то и надоумил, как все устроить. Не то, пожалуй, мы бы помирали и терпели еще лет сто, когда не двести. Но только у него в глазах светилось грозовое небо. Лиловое, а порой вовсе черное. И мы не раз шептались между собой, что не человек он. То ли джинн из почитающих Аллаха, то ли вовсе дэв."