Свинцовый монумент

Сартаков Сергей Венедиктович

Андрей назвал себя. И немного стеснительно добавил, что он художник. С незнакомыми людьми он всегда стеснялся говорить о своей профессии.

–  А-а, - несколько разочарованно протянул Гера. - По вашему виду я подумал: академик... Или изобретатель. Вы с сердцем или без сердца сюда пожаловали?

–  То есть? - не понял Андрей.

–  Это я сам такую шутку придумал. "С сердцем" - значит с больным сердцем, лечиться, а "без сердца" - просто отдохнуть, поднабраться сил. Я, например, без сердца.

–  Да, теперь я вижу, - сказал Андрей. - Шутка превосходная. Извините, не смеюсь только потому, что вообще редко

смеюсь.

–  Мама таким родила? - спросил Гера. И крутнулся на одной ноге.

–  Нет, это потому, что я "с сердцем". Каким же образом, если "без сердца", вы сюда путевку приобрели? И зачем? Ведь отдыхать вам среди "бессердечников" было бы куда интереснее.

–  Ну-у, Андрей Арсентьевич. - Гера вытянул губы. - Во-первых, путевку я не приобретал, а выдали мне ее бесплатно; во-вторых, бессердечники - их тут полным-полно - создают исключительно жизнерадостный фон для таких, как вы. Понимаете? Мы необходимая часть пейзажа, климата. А следовательно, входим в состав главнейших лечебных факторов курорта. Вот так, Андрей Арсентьевич. Ночью у вас часто бывают приступы? - И пояснил: - Это я к тому: повезло или не повезло мне на соседа по палате. Чур, не сердиться: я опять шучу.

–  Вам очень повезло, - сказал Андрей. - И мне повезло. Такого великолепного шутника встречать мне еще не приходилось.

–  А знаете, Андрей Арсентьевич, я вас насквозь, как на рентгене, вижу. - Гера слегка прищурился. - Вы сейчас думаете: "Какой дурак этот Широколап, как может он заведовать лабораторией в НИИ?" Рассею сразу ваши сомнения. Во-первых, если бы вы оказались академиком, никаких глупостей я бы себе не позволил, художник же - творческая душа! - ему типаж нужен. Во-вторых, у своего начальства я на хорошем счету, моя лаборатория в числе передовых, чему свидетельством и выданная мне как поощрение бесплатная путевка. Опять луч рентгена: а вы сочли меня за ловкача. Вот так, Андрей Арсентьевич, сознайтесь. В столовой - не откажетесь? - будем тоже сидеть вместе. Как раз есть свободное место за моим столиком. А практически пока только вдвоем, потому что другие двое - супруги Зенцовы - постельные. Но, между прочим, тоже бессердечники.

–  Почему же тогда они постельные?

–  От избытка жизнерадостности. Катались вечером по озеру, как раз посреди озера лодка перевернулась, а пловцы они неважные, от перевернутой лодки не решились оторваться. Вот и мокли до полуночи, пока их не выручили. А теперь температурят.

–  Да как же это, до полуночи! На лодочной станции сторож есть...

–  Художник! - с сожалением сказал Гера, разумея Андрея. - И, по-видимому, непьющий. А сторож не художник. И пьющий. Ну, что вы сейчас намерены делать? И вообще в свободное время? В теннис играете?

–  Нет.

Гера безнадежно махнул рукой.

–  Да вам, пожалуй, и не разрешат. Порекомендуют кольца на колышки набрасывать. Для развития мускулатуры. Или... рисовать будете?

–  Возможно. Я люблю уединение, тишину.

–  Ко-нечно. Если у вас пороху хватит дойти, по ту сторону озера есть чудесные местечки. И шишкинские и левитановские. Словом, вид на озеро и обратно. На случай дождя, спрятаться, небольшие беседки. Правда, ветром их насквозь продувает. Хотите, провожу?

–  Спасибо, найду и сам. Люблю делать открытия.

–  Пожалуйста. Я побежал на корты. За обедом встретимся. Диетсестру я предупрежу, чтобы вас за наш стол посадила.

Попрыгал на коврике,

делая разминку, и умчался.

Гера и за обедом без конца балагурил, перекликался с обедающими за соседними столами, и, хотя он объяснил Андрею, что в санатории находится всего восьмой день, было видно, что здесь он, что называется, свой человек. Андрею это не нравилось, от слов Геры отдавало рисовкой, бахвальством. Но вдруг его тон речи круто менялся, он принимался разговаривать очень серьезно об очень серьезных вещах, и тогда Андрей виновато думал, что нельзя о человеке судить по первому взгляду.

Однако и "по второму взгляду" после продолжительного с ним общения Гера, Герман Петрович, не стал более понятен Андрею. Иногда он казался ему, что называется, рубахой-парнем, простодушным и открытым, разве что чересчур несдержанным на язык, иногда же человеком себе на уме, ловко играющим под простачка.

Слушать беспредметную вечернюю болтовню Геры в постели, когда погашен свет, Андрею было скучно и неинтересно. Единственно из деликатности только он изредка произносил короткие слова вроде "Вот как?", "Да?", "Любопытно", назначение которых было дать понять Гере, что он не спит. Но бывало и так, что Герины категорические приказы "закройте окно", "подайте мне книгу", "никаких, поехали кататься на лодке" прямо-таки болезненно обжигали.

Гера любил много рассказывать о себе, но какими-то маленькими сценками из жизни, которые, если бы сложить вместе, отнюдь не давали связного представления ни о его работе, ни о его семье, ни о нем самом. Случалось, что рассказанное им противоречило одно другому, но устранять эти противоречия Андрей не считал нужным. Закончится срок пребывания в санатории, и пути их навсегда разойдутся.

Но Гера, видимо, думал иначе. Похоже было, что, завязав с кем-либо знакомство, он не желал его прерывать, как бы укладывал впрок, в некий запасник. А вдруг когда-нибудь пригодится? Он в первый же день выведал у Андрея адрес, записал и номер телефона. И потом от времени до времени, должно быть прикидывая, чем все-таки сможет в житейской практике пригодиться ему угрюмый художник, задавал Андрею анкетные вопросы. Однако ж недовольно хмыкал, если получал столь же анкетный ответ. А вдаваться в подробности Андрею никак не хотелось.

Повышенный интерес Гера проявлял к заработкам отдельных мастеров искусства, артистов, композиторов, скульпторов, живописцев. Когда Андрей пожимал плечами: не знаю, дескать, - Гера многозначительно подмигивал: "А мне вот известно, что..." И следовал затем целый фейерверк глупейших небылиц.

–  Ну а вот вы, например, сколько бы взяли с меня написать мой портрет? - спросил как-то Гера сквозь жужжание электрической бритвы, которую он пускал в ход дважды в день, перед завтраком и перед ужином. - И сколько времени на работу затратили бы?

–  Портретов людей не пишу, - ответил Андрей. - Увлекаюсь главным образом птицами и насекомыми. А они за свои портреты ничего мне не платят.

Гера отвел было бритву в сторону, хотел срезать Андрея куда более острым словом, чем это сделал Андрей, но передумал и предпочел лишь добродушно-покровительственно рассмеяться. В самом деле, костюмчик у художника потертый, рубашек у него в чемодане тоже, вероятно, не больше трех, а полуботинки...

–  Сочувствую вам, - сказал Гера.

–  И я вам сочувствую, Герман Петрович, - сказал Андрей.