Свинцовый монумент
Шрифт:
Не отдавая себе отчета - зачем? - Андрей все время убеждал себя в этом. И знал, что новой встречи с Ольгой ему не избежать. Он не хотел готовиться к ней, считал это для себя унизительным. И все же готовился. Подбирал слова. Холодные, спокойные, необходимые две-три фразы во всяком вежливом разговоре с совсем незнакомым человеком...
А получилось иначе. Он опоздал к началу обеда на четверть часа и, когда приблизился к своему столику, несколько скрытому за опорной колонной, увидел, что на месте, которое занимал прежде Герман Петрович, сидит Ольга и оживленно разговаривает с Зенцовыми. Андрей инстинктивно сделал шаг назад. Уйти
– Приятного аппетита, - адресуя это ко всем сидящим за столом.
– Спасибо, - немедленно отозвалась Ольга.
А Серафима Степановна сказала укоризненно:
– Андрей Арсентьевич, вы что же, не узнаете старых друзей? Даже не поздоровались с Ольгой Васильевной. А она говорит, оказывается, вы...
– С приездом, Ольга Васильевна! И здравствуйте, - проговорил Андрей, надеясь, что этим можно будет остановить начавшееся разбирательство его оплошности. Или бестактности.
– Ну что вы, Серафима Степановна, - мягко сказала Ольга. - Ведь мы с Андрюшей... - она поправилась: - ...с Андреем Арсеньевичем не виделись тысячу лет, и я была сейчас ошеломлена не менее ею, хотя от вас и успела узнать, кто четвертый за этим столиком. Я рада, очень рада. Ну, право, слов не нахожу, Андрей Арсентьевич, вы мало изменились.
– Вы тоже, Ольга Васильевна, - сдержанно сказал Андрей, глядя в сторону и в смятении думая, что он не может без фальши поддерживать тон разговора, начатый Ольгой, а контраст между ее приветливостью и его подчеркнутой сухостью сразу же разожжет любопытство Зенцовых: странная старая дружба. Ему показалось, что Николай Евгеньевич и так уже посматривает на него с подозрительностью, а на Ольгу с симпатией.
– Вы чем-то расстроены, Андрей Арсентьевич? - спросил Николай Евгеньевич, кромсая ножом огурец.
Началось! Но Андрей нашелся:
– Невыносимо болит зуб, - сказал он. И тут же осудил себя за мелкую ложь.
– Не надо комплиментов, Андрей Арсентьевич, - продолжила Ольга, словно у Андрея и не было быстрого обмена репликами с Николаем Евгеньевичем. Иногда я разглядываю свои фотографии тех, прошлых лет и глазам не верю. Ах, юность, юность! И если я говорю, что вы, Андрей Арсентьевич, мало изменились, то по сравнению только со мной. В том смысле, что сохранили прежнюю серьезность, - Ольга явно ему помогала, - а я растеряла, ну, может быть, и к лучшему свою самовлюбленность. О, я совсем-совсем не такая, какой была прежде! Если не считать, что женщина все-таки остается женщиной, - и в этих словах Ольги Андрею почудилась грусть, - а вы стали известным художником.
– Ольга Васильевна, вы не рассердитесь, если я напомню, что Антон Павлович Чехов такую женскую логику называл "дважды два - стеариновая свечка"? - осторожно спросил Николай Евгеньевич.
И это Андрея выручило. Тотчас запротестовала Серафима Степановна и напустилась на мужа, как он смеет говорить такие дерзости, вдобавок спутав Чехова с Пигасовым. А Ольга стала на сторону Николая Евгеньевича и заявила, что она и никогда-то не отличалась логичностью ни в рассуждениях своих, ни в поступках. И вновь Андрей понимал, что это говорится только для него.
Теперь он заставил себя вглядеться в Ольгу. Лицо у нее несколько пополнело, и сама она стала как бы немного крупнее,
И все же Ольга оставалась очень красивой. Андрей-художник в этом ей не мог отказать. Вот Ольга повернулась лицом к нему, и Андрей замер. Он видел перед собою тот самый нарисованный им портрет, который когда-то мать назвала картинкой на духовом мыле и который теперь у него хранился в отдельной папке. Да, да, Ольга лицом своим в жизни, сейчас, была так же хороша и обаятельна, как и на том давнем акварельном портрете. И у Андрея вновь шевельнулось неосознанное чувство: не накладывает ли время своего отпечатка на лицо Ольги там, в завязанной папке, именно теперь, когда она блистает здесь своей привлекательностью?
Он поднялся, залпом выпил стакан минеральной воды.
– Простите, невыносимо болит зуб. Не потеряйте меня, если я не приду и к ужину, - невнятно выговорил он и торопливо пошел к выходу. Ему казалось, что он одет неприлично и что все со сдержанными усмешечками поглядывают на него.
Войдя к себе в палату, Андрей бросился на кровать, закинул руки за голову. Надо было обдумать положение: три дня такой тяжелой нравственной пытки ему не выдержать. Хорошо еще, что в палату к нему после отъезда Германа Петровича никого пока не подселили.
Он перебирал различные варианты, один нелепее другого. Без оформления выписки немедленно уехать? Прикинуться больным и пролежать в постели все эти дни? Попросить диетсестру посадить его за другой столик? Все время опаздывать и к завтраку, и к обеду, и к ужину? Или совсем не ходить в столовую, а покупать что-либо в продуктовом киоске?
Все это было мелко, несерьезно, по-мальчишески. Любое отклонение от установленного порядка влекло за собою спросы и расспросы. А оказаться предметом повышенного внимания и любопытства, законно вызванного для всех прозрачной его маленькой ложью, было бы и совсем мучительным.
Нет, никаких "или - или". Остается реальным одно. Взять блокнот, карандаш и уйти на озеро, в перелески, в поля. Устанут ноги - посидеть, отдохнуть в тихой беседке. А завтра и до конца за столом и еще где случится пусть работает инквизиция. Так, как она сама посчитает нужным.
Продолжительная прогулка несколько успокоила Андрея. В лесу вольно бродил по вершинам берез и осин шумливый ветер. Словно маня за собой, впереди все время стрекотала невидимая сорока. Иногда басовито прокатывался сердитый вороний вскрик. Андрей постоял у большого, кисло пахнущего, прогретого солнцем муравейника. Маленькие рыжие труженики волокли к своему дому лесной мусор, зажав его в клещи своих крепких челюстей. Андрею хотелось помочь им, сказать: "Ребятки, мне бы сейчас грабли, и я через пятнадцать минут сделаю ваш дом вдвое выше". Но он знал, если бы это и свершилось, муравьи все равно не прекратили бы свою работу. В этом их жизнь. И ему подумалось: он рисовал отдельных муравьишек, и ему хорошо удавалось показать их в движении, надо будет изобразить работающий муравейник как одно семейство.