Свинцовый монумент
Шрифт:
– Мне это безразлично, Ольга Васильевна, - уже не скрывая раздражения, сказал Андрей.
– Я знаю, я думала, у нас иначе состоится эта встреча. И сейчас очень путаюсь. Понимаю, вам не нужна моя исповедь. Но без нее мне не выговорить главного. Ради чего я искала вас. Можно немного еще мне продолжить?
Андрей промолчал. "Главное" ему было не нужно, "главное" - цель приезда Ольги. Но если он сейчас оборвет разговор, как вынесет он последние два дня? Ольга покорна, ни на чем не настаивает, она только просит. Но диктует все же она.
– Влюбилась я в Валентина Христофоровича только тогда, когда стала его женой, - снова заговорила Ольга. - Влюбилась не любя, если можно допустить такое нелепое сочетание слов. Но по-другому это свое чувство я объяснить не смогла бы. Теперь я знаю, для человека это неизбежно, когда-то к нему обязательно приходит любовь. Хотя
– Перестаньте говорить о Мироне! - вскрикнул Андрей.
– Андрей Арсентьевич, это запоздалая пощечина. И все равно я принимаю ее как должное возмездие, - проговорила Ольга, зябко передернув плечами. Страшно трудно... Мне казалось, что моя честная откровенность вам лучше позволит понять меня, если уж вы согласились меня выслушать. Говорить же только то, что вам желательно, значит, вовсе не говорить. Тогда я уйду.
Но Ольга не поднялась со скамьи. Продолжала сидеть, опустив руки на колени. Смеркалось. И все же Андрей хорошо различал выражение ее лица, внутреннюю борьбу чувств, которую оно отражало. Это не могло быть игрой. Для чего-то же Ольга так настойчиво его искала? Андрей смягчился.
– Говорите все, - сказал он. И повторил: - Все.
– Тяжелее всего сейчас спросить мне у вас, Андрей Арсентьевич... Ольга снова запнулась. - Нет, я потом спрошу, позже... Хотя именно этот вопрос у меня был самый первый, если бы... Ну, впрочем... Нет, я продолжу. Когда мы с вами неожиданно оказались рядом в чаусинском летнем кино, я находилась на вершине своего, может быть, искусственного, иллюзорного счастья с Валентином, а у вас был совсем непрезентабельный вид. Не знаю, что почувствовали вы тогда, но я торжествовала: у меня такой муж! Мне вообще очень нравилась его манера повелевать своими подчиненными, его сила власти, его сложное транспортное хозяйство, внезапные звонки, вызовы среди ночи, срочные командировки, потом возвращения, измотанного, запыленного. А дома у него уют, ласковая, умная жена. Уже заведующая городской библиотекой. Ольга крепко сцепила кисти рук, так что суставы пальцев хрустнули. - Все было хорошо. Более того, прекрасно. Родилась дочь Леночка. И мне виделось: Валентина переведут в Светлогорск, потом в Москву, он такой деятельный, знающий. И действительно, вскоре, но вас уже не было в Светлогорске, Валентина перевели в областное управление. Конечно, с повышением. И тут пришло письмо из одного района, где Валентин часто бывал в командировках... - Ольга долго не могла справиться с охватившим ее волнением. - Письмо с запутанным адресом, одновременно и на дом, и до востребования. А я его вскрыла, так было у нас договорено с Валентином: никаких друг от друга секретов. Но письмо оказалось с секретом. Писала женщина, с которой Валентин, оказывается, много лет, еще до женитьбы... Словом, теперь она ждала от него ребенка и тревожно спрашивала, когда же он с нею зарегистрируется в загсе, как обещал. Выходит, он от нее утаивал, что женат. Я показала письмо Валентину. Он раскричался, сказал, что это шантаж, что с этой женщиной он даже незнаком... А письма опять приходили, все тревожнее и требовательнее. Наконец она приехала и сама. В обком партии. Все подтвердилось. Разразился невероятный скандал...
Совсем стемнело. Ветер все усиливался. Теплый. Но когда он особо резким ударом врывался в беседку и с загадочным шорохом тащил по полу какой-то принесенный им лесной мусор, Ольга вздрагивала, инстинктивно ища опоры, прижималась спиной к стене. Андрей молчал. Он зримо представлял себе, что в те дни переживала Ольга и как ей было тяжело. Может быть, не менее тяжело, чем было ему. Или Мирону.
– ...Не хочу говорить о подробностях... Валентина исключили из партии, понизили в должности, потом, когда родился ребенок, обязали помогать его матери. Валентин начал пьянствовать. Открылись и еще... Но довольно... Мы с ним развелись, когда Леночке было всего четыре года. Теперь ей шестнадцать, она получила паспорт. Мне от Валентина ничего не было нужно, если он присылал деньги или подарки для Леночки, я их возвращала. Зарплаты моей на двоих было достаточно: заведующая областной библиотекой. Там я и по сей день работаю. Ну вот... И мир в моей душе постепенно установился. Я не осталась одинокой, при мне была дочь,
Ольга отвернулась, и по ее движениям Андрей догадался: она смахивает слезы.
– Можно мне и дальше рассказывать? - спросила Ольга. И не дождалась ответа, приняла молчание за согласие. - За эти двенадцать лет - после развода - ох как о многом я передумала! Иными глазами и книги стала читать, и по-другому в разные житейские истории вслушиваться. Удивителен человек! Он словно нарочно создает себе драмы. Нет, наверно, не только себе. И конечно же, не нарочно. Однако чужой опыт его ничему не учит. Он повторяет чужие ошибки легко и беспечно, зная, что это действительно ошибки. Все равно как алкоголики или завзятые курильщики медленно убивают себя, зная, что убивают. И совсем уж им недоступно, что при этом они еще и других убивают. И даже не так медленно. А страшнее всего, когда люди убивают любовь. Основу жизни. Но это общие слова, а я должна говорить коротко. И о главном. Простите, Андрей Арсентьевич, вы помните "Балладу Рэдингской тюрьмы" Оскара Уайльда? В Чаусинске я советовала вам прочитать все его сочинения.
– Помню эту балладу, - сказал Андрей, против воли вступая в диалог с Ольгой. - Но я думал, если речь идет об Уайльде, вы назовете "Портрет Дориана Грея".
– Спросила я о "Балладе" потому, что знала - "Портрет Дориана Грея" вами не однажды прочитан. А может быть, даже, подобно Бэзилу Холлуорду, написан вами с какого-то своего Дориана. Сейчас я о другом. "Возлюбленных все убивают, так повелось в веках. Тот с дикой злобою во взоре, тот с лестью на устах. Кто трус - с коварным поцелуем, кто смел - с клинком в руках". Вот это о главном. Впрочем, здесь и Дориан Грей тоже к месту. Но это все очень сложно, а надо проще. Хотя, может быть, вы меня уже начали понимать.
– "Близ Рэдинга есть замок Рэдинг, позорный ров есть в нем. Во рву лежит один несчастный, сжигаемый огнем". - Андрею хотелось выговорить эти стихи с иронией, но они зазвучали сочувственно и очень серьезно. - Да, я начинаю вас понимать, но все еще не понимаю, для чего вы мне - мне! - это рассказываете.
– Себе я уже рассказывала несколько раз. Теперь осталось немногое. Когда я в Чаусинске прочитала восторженную статью о вашей выставке военного рисунка, я глазам не поверила. Вы, в моем представлении обыкновенный маляр, и такой признанный художник. Валентин спросил меня, чему я так изумилась, и я тогда ответила ему, что я ничего не смыслю в людях. Это было тогда, когда я плавала еще в облаках семейного счастья, упивалась своим положением и в людях действительно не смыслила ничего. И я тайком побывала на выставке, специально приехала из Чаусинска. А потом я стала следить за вами. Через знакомых. Зачем, не знаю. Не удивилась, что вы переехали в Москву: "Таланты рождаются в провинции, а умирают в Париже". Это естественно. И вот как-то по должности своей читаю в "Книжном обозрении": сборник народных сказок с иллюстрациями художника А.Путинцева. Первая ваша книга. И новое для меня ошеломление. Не только в людях я не разбиралась, но ничего не смыслила и в искусстве. А тут разрыв с Валентином, удар, о котором я вам уже рассказывала... Но все это неважно. Теперь на моей полке сто тридцать три книги, проиллюстрированных или оформленных вами. Еще шесть книг я не сумела достать. Леночка недавно спросила: "Мама, почему ты собираешь книги этого художника?" И я ответила: потому что это Художник. Все это тоже о главном. Теперь тот вопрос, который я хотела вам задать вначале и не смогла... Нет, и теперь я этого не сделаю! Я все сказала.
Ольга встала, сделала шаг к выходу.
– Задайте ваш вопрос, Ольга Васильевна, - угрюмо проговорил Андрей. Он уже его угадывал, но он не знал, как на него ответить. - Я не хочу, чтобы мы аллегории Оскара Уайльда читали по-разному.
– Хорошо, наберусь мужества. - Ольга завела руки за спину, выпрямилась. Едва в темноте различимая, вернулась обратно. - А когда Мирон ушел с топографами в тайгу, почему вы, Андрей Арсентьевич, еще чаще, нежели до этого, стали посещать читальный зал библиотеки?
– Вы хотите, чтобы я вслух вам ответил?
– Нет. Но если бы Мирон не погиб в тайге...
Андрея обожгло. Не он сейчас судил Ольгу - она судила его. А отвечать было нужно.
– Я никогда не думал, что предаю Мирона.
Эта обнаженная истина вдруг открылась перед Андреем. Он действительно никогда этого не думал. Он не становился Мирону на дороге. И если бы Мирон в тайге не погиб, да он, Андрей, в мечтах своих, а потом, может быть, и в жизни продолжал бы видеть Ольгу безмерно близкой и дорогой. Если Мирон от нее отказался, вытравил из своего сердца, почему он не имел права ее полюбить?