Свитки Серафима
Шрифт:
Одновременно со стремительным рывком охотника к стойке, Ярослав выскочил наверх, занял устойчивую позицию на столешнице, широко расставив ноги. Рука с браслетом взлетела вверх. Он быстро провёл ею над головой, создавая полупрозрачную завесу из голубоватых искр.
— Одарённым не вылезать! — Яр жёстко рявкнул на Алексея, попытавшегося сменить неудобную позицию.
Сашка дёрнул снизу за край куртки. Его лицо приняло оттенок не менее белый, чем кожа твари, зависшей над командой.
— Сиди уж!
41
Мир постепенно открывался перед послушником: медленно и неохотно. Понимание возвращалось.
— Серафим, — ласковый девичий голосок прозвучал рядом, тёплые руки коснулись лица. — Совсем плох.
Его подняли, незрячего и шатающегося повели куда-то. Долго лежал Серафим. Подносили воду. Много людей собралось вокруг. Он чувствовал их всех: они пришли к нему с добром и заботой.
— Дяденька, ты живой? — голос Дана сорвался, — вот-вот мальчишка заплачет.
За рукав дёрнул несколько раз, пока не успокоился, увидев улыбку отшельника.
— Живой, — прохрипел Серафим.
Другой, низкий мужской тон повинился:
— Опоздали мы. Собрались с мастеровыми да горожанами выйти против головы и дружины. Устали терпеть его поборы и указания. И не все тебя бранным словом поминали. Обитель защитить хотели. Туда пошли, сюда… — мужчина задохнулся, замолчал, не понимая, как осмыслить. — А и нет никого. И в городище нет. Пропали, точно и не было.
— Искать станут, — Серафим догадался, что говорит с плотником, отцом Дана. — Не нужно было себя под беду подставлять.
— Не станут, — отозвался человек. — Никто о них не помнит. Вроде был голова, а вроде и нет, а дружина к князю ушла в большое войско. То все знают.
— По правде, — третий, молодой и высокий голос, добавил. — Мы и сами уж не помним, как его звали.
— Может Серафим? — робко предположили среди людей.
— Точно! Да! — загудело роем.
— Вспоминается мне, — солидно протянул неизвестный старик. — Вспоминается, что и правда, Серафимом звали нашего голову.
Лёгкая рука Аксиньи гладила по волосам, а больше Серафиму и не надо было ничего, но слова мастеровых взволновали. Он-то помнил правду.
— Ошибаетесь вы. Простой послушник я.
Он тяжело сел на лежанке, темнота перед глазами таяла, обращаясь в туман, из которого проявлялись образы. Простые, встревоженные лица людей излучали тепло и сочувствие.
— Как же ошибаемся?! — удивились наперебой. — Ты нас, добрый человек, не бросай. Нам без головы в городище никак нельзя. А тебе мы доверяем. Не обманешь, рассудишь, по совести.
Загалдел народ, напирать начал. Тут и Аксинья поднялась, закрыла собой Серафима.
— Он подумает, позже решит. Отдохнуть ему нужно, — аккуратно, но напористо выпроводила гостей.
Свои скитники разошлись
— Рядышком сядь, — Серафим опирался о край лежанки руками, трудно ему пока было.
Недолго они молчали. Аксинья глаза опустила, в щербатый пол глядела.
— Зачем на пику кинулась? — строго спросил скитник.
— Надо было, — она ниже опустила голову, но немедленно выпрямилась, в глаза посмотрела. — Помочь тебе. Иначе не получилось бы.
— Он велел?
— Да. И сама знала. Всё вышло, как обещал.
— Дальше-то что? — растерялся разом Серафим. — Пустой я, Аксиньюшка.
Она потянулась, взяла его за руку, крепко сжала. Спокойнее стало. Не совсем пуст был послушник. Огня и стержня не ощущал в груди, но тёплое солнышко согревало душу. Особенно, если рядом Аксинья.
— Вернётся сила, — она уверенно говорила, словно точно знала, что, да как случится. — Много у нас дел.
— Странник так же сказал.
— Значит тому и быть. Помоги людям, Серафим.
— Смогу ли?
— Ты время против естественного круга повернул. С остальным управишься.
Она отвернулась. Высвободила ладонь, поднялась, собираясь уходить. Не отпустил Серафим, поймал, удержал, обхватив стан. Как сидел, заглянул в глаза.
— Со мной останешься? Не монах я, Аксинья. Не принимал пострига. В миру станем жить, как честные люди.
— Ведьму замуж берёшь, — не улыбнулась даже, но взгляд жизнью зажегся, светом, что так был мил Серафиму. — Не боишься? А люди, что скажут?
— Не пугливый я, — легко рассмеялся бывший послушник. — И умом своим привык жить. Люба ты мне, Аксиньюшка. Знаю, до края света со мной пройдёшь, не упрекнёшь, не предашь. И я тебя не предам. Вместе да с братьями поможем людям.
Несколько дней Серафим набирался сил, много говорил с местными жителями и с братьями по обители. Не все, несущие дар, сразу приняли решение вернуться к людям. Многие помнили о бедах и гонениях. Серафим не торопил их, предложил остаться на старом месте, но сам собирался в городище. Исполнено было его служение.
Постепенно возвращалась и прежняя сила. Как Аксинья обещала, так и случилось. Сталь окрепла, помогая принять новую долю. Не ждал, не звал он такого будущего, но горожане и мастеровые из поселения признали Серафима своим головой. А прежнего будто и не было. Удивлялся бывший послушник, как смог время изменить, вернуть дорогих сердцу людей, как стёрлись из памяти людской те, кто желал зла.
Посоветовавшись с Аксиньей, он осторожно свернул свитки, бичевой перевязал и отнёс в Троицкий монастырь. Строгий игумен Илия склонил голову перед Серафимом.