Свиток желаний
Шрифт:
– Этому мальчику валерьянки больше не наливать, – только и сказал он.
– Не в том дело. Просто он уже часа два ни с кем не дрался, – оправдываясь, заявила Дафна.
Улита хихикнула, наблюдая, как Даф ловит упирающегося котика поперек живота и пытается затолкать его в комбинезон. Депресняк сопротивлялся и глубоко пропахивал когтями полировку.
– Чем бы дитё ни тешилось, лишь бы никого не убило. Твоего бы котика в мешок да в речку Лету у Харона баржу подгрызать… Эй, осторожно, ты ему крыло подогнула! – комментировала Улита.
– А пусть не сопротивляется!.. Ты, похоже, начинаешь привязываться к моему котику, – заметила Даф, продолжая воевать
Улита кивнула. В последнее время она действительно относилась к Депресняку гораздо лучше, что не мешало ей порой носиться за напакостившим котом по всей резиденции мрака с рапирой.
– Я люблю тех, у кого башня на резиночке. Сорвет ее, помотает, а потом на место вернет, – согласилась она.
Снаружи, со стороны переулка, примыкавшего к Большой Дмитровке, послышался грохот столкнувшихся машин. Запрыгали по асфальту градины разбитых фар. Отскочил бампер. Заплакала сигнализация. Все говорило о том, что кто-то решительно припарковался прямо в поставленный на стоянку автомобиль. А еще спустя минуту в кабинете Арея появились страшные раскосые глаза.
– О, наш Мамайчик приехал с Куликовской битвы! А то я думаю: где он, родимый, в пробке, что ли, застрял? – проворковала Улита.
Прижимая к груди футляр с мечом, Мефодий выбрался из жуткого рыдвана, когда автомобиль врезался в гипсовую чашу у главного входа в театр «Муза». Мамай, все так же мрачно ухмыляясь, пинком ноги закрыл ржавую дверь. Затем дал задний ход, круто развернулся, и его громыхающая потусторонняя колымага умчалась, царапая днищем асфальт.
Даф стояла рядом с Мефодием, держа в руке поводок, пристегнутый к строгому ошейнику Депресняка. Кроме того, учитывая, что Депресняк явно был настроен с кем-нибудь подраться, она надела на кота намордник. Депресняк в комбинезоне, строгом ошейнике и наморднике выглядел комично. До тех пор, во всяком случае, пока кто-нибудь не вздумал бы заглянуть в его красные глаза.
Улита поигрывала рапирой, для которой у него не было даже ножен.
– Прямо так и пойдешь? Не хочешь ее спрятать? – поинтересовался Мефодий.
– Не собираюсь. Эту рапиру увидит лишь тот, у кого есть магические способности. Для остальных же это просто зонтик. Маскировочная магия, знаешь ли.
Шагнув в сторону, Улита коснулась острием рапиры шеи толстого клерка, сидевшего в открытом кафе рядом с театром. Склонившись над одноразовой тарелочкой, тот пожирал пельмени с таким важным видом, будто производил невесть какое сакральное действо. Ощутив прикосновение металла, клерк принялся беспокойно озираться. Наконец его свинячий взгляд уперся в Улиту.
– Девушка, осторожнее со своим зонтиком! Не видите, что ли, что людям мешаете? – сказал он сердито.
– Простите, дяденька! Умоляю вас, не прерывайте пищеварение! – успокоила его Улита.
Не оглядываясь на своих спутников, Арей решительно направился ко входу в театр.
На миг их группа отразилась в застекленной афише с расписанием спектаклей. Мефодий, увидевший всех со стороны, оценил, что видок у них был провоцирующий и колоритный. Пышная Улита в вызывающем красном платье (она утверждала, что на красном не видна кровь), жующая на ходу шоколадные конфеты; даже при том, что рапира ее казалась всем зонтиком, заставляла лопухоидов то и дело оглядываться. Смуглый Арей с разрубленным лицом, прокладывавший себе в толпе дорогу, как ледокол. Светловолосая девчонка с торчавшей из рюкзачка флейтой и непонятно с чем на поводке: ни с мышонком, ни с лягушкой, а с психованной зверушкой. И, наконец,
Контролерша театра «Муза», по инстинкту всех контролерш, автоматически заступила было им дорогу, но Арей спокойно показал ей пустую ладонь и прошел мимо. Даф и Улита последовали за ним. Мефодий, проходивший последним, заметил на лице у женщины отрешенное выражение. Очнулась она лишь тогда, когда они были уже на лестнице, и с удвоенным рвением принялась проверять билеты, покрикивая на смирных студенток, шаривших в сумочках в поисках билетов.
– Нам лучше подняться в бельэтаж. В партере сидят либо близорукие, либо стадные. Им важно почувствовать массовый психоз, чтобы окунуться в зрелище. Нам они не по масти! – сказал Арей.
Свет уже гас, когда они наконец опустились в мягкие кресла тринадцатой ложи бельэтажа. Арей и здесь не изменил своей страсти к этому числу.
Минутой спустя занавес раздвинулся, и в московском театра «Муза» начался первый акт пьесы «Пиковая дама» по сценарию И. Шпунцера-Сморчковского, музыка О. Гулькинда. Режиссер – маститый Лукиан Бабец.
Постановка была не без претензий. С потолка на цепях свисали фанерные щиты, изображавшие карточную колоду. В правом углу сцены мрачно скалилось лошадиное чучело. Верхом на чучеле гарцевал безголовый манекен в мундире. В левом углу сцены помещался другой манекен с воткнутой в грудь рапирой.
– Плагиат, блин! Рапира, как у меня! Совсем лопухоиды обнаглели. Ну чё, копье нельзя было взять или там боевой бумеранг? – с раздражением сказала Улита.
Дирижер взмахнул палочкой. Вспугнутые звуками труб, кларнетов, скрипок и барабана, из оркестровой ямы выбрались три конногвардейца. На то, что это были именно конногвардейцы, а не какие-нибудь вообще гвардейцы, тонко и ненавязчиво указывалось лошадками на палочках, на которых все трое скакали.
– Что ты сделал, Сурин? – энергично хлопая приятеля по усиленному ватой плечу, проорал один из конногвардейцев.
Сурин запрыгал к манекену и стал выдергивать у него из груди рапиру.
– Это правильно! – одобрил Арей. – Если на сцене есть пушка, она должна бабахнуть.
– Что я сделал? Проиграл, по обыкновению. Надобно признаться, что я несчастлив! – сообщил тем временем залу Сурин, раз за разом поражая манекен рапирой. Манекен отнесся к этому вымещению злобы как интеллигент: делал вид, что бьют не его, но втайне готовился писать протест в Лондон.
Третий конногвардеец тем временем избавился от лошадки, раскупорил бутылку шампанского, произнес: «Ну-с, дерябнули за Немировича ибн Данченко!» и стал, обливаясь, жадно хлестать из горлышка. Опустевшую бутылку он с размаху швырнул в зрительный зал. Зал испуганно пискнул, но бутылка оказалась реквизитной. Долетев до второго ряда, она вернулась на сцену. Оказалось, к ее горлышку привязана резинка.
Зал еще не опомнился, когда сверху, едва не прибив Сурина, свалился канат и по канату стал спускаться бледный молодой человек в цилиндре. Первый конногвардеец перестал чесать под мышкой и, показывая на молодого человека, радостно сообщил:
– А каков Германн! Отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароля, а до пяти часов сидит с нами и смотрит на нашу игру!
Дирижерская лысина остро блеснула. Палочка заметалась, как кнут работорговца. Оркестр заиграл нечто среднее между Мендельсоном и Клаудерманом, но с сильным влиянием африканских народных ритмов. На сцену выскочило с десяток гусаров – четыре из них были явно женщины – и принялись носиться по сцене.