Свобода и евреи. Часть 1.
Шрифт:
«Наслышавшись, — замечает Бокль, — что евреи — народ избранный Богом, упомянутый сейчас автор почти исключительно сосредоточивает своё внимание на израильтянах и рассказывает об этом упрямом и невежественном племени в таком смысле, будто оно составляло единственную ось, вокруг которой вращались все дела целого мира. Наряду с этим, по его словам, в историю вовсе не должны входить народы, прежде всех других достигшие цивилизации, народы, которыми сами же евреи были обязаны и теми скудными познаниями, каких они получили впоследствии.
Он мало говорит о персах и ещё менее о египтянах.
II. Но если подобное заблуждение мало извинительно даже у Боссюэта, то оно представляется уже заведомой неправдой у еврея Дарместетера, [64] сколь бы ни раздували этого «знаменитого учёного» «равноправные» израильтяне.
Облыжно предполагая существование какого-то ариосемитического человечества и, следовательно, допуская передержку на первой же странице своей брошюры, названный еврей утверждает далее, что подлинная история иудейского народа ещё не написана, а когда она будет доведена до желаемого совершенства, то охватит всех людей, причём биографии остальных народов войдут в неё лишь как её отдельные эпизоды.
64
James Darmesteter, «Coup d'oeil sur l'histoire du peuple juif», Paris, 1882.
Тогда на пути Израиля можно будет увидеть шествие: первобытных кочевников-семитов с их многобожием, Египта и его жрецов, Сирии с её богинями, Ниневии и Вавилона, Кира и его магов, Греции и Александра Македонского, Рима и его легионов, Иисуса Христа и Евангелия. Затем, т.е. с того момента, когда единство евреев рушится и наступает их рассеяние по четырём концам мира, историк, следуя за ними по Аравии, Египту, Африке и по всем странам Западной Европы, будет в состоянии наблюдать вновь: Магомета и Ислам, Аристотеля и схоластиков с их философией, все знания Средних веков и всяческие перипетии их торговли; гуманизм и эпоху Возрождения, протестантизм и Французскую Революцию.
Неустанной деятельностью и своими страданиями еврейский народ замешан во всех драмах человечества. Он дважды обновил мир: Европу — через Иисуса Христа, Азию — через Магомета, не говоря о других проявлениях своего бытия, более медленных и более скрытых, но едва ли менее устойчивых, которые он развивал, созидая в своих гетто нынешнюю европейскую мысль.
В гармонии с изложенным, еврейская всеобщая история должна быть разделена на три периода: первый — до возврата из Египта, второй — до рассеяния и третий — до Революции.
Ассириология и египтология в связи с Пятикнижием Моисея, книгами царств и пророков —
Обе части, талмуд, Мишна и Гемара с их бесчисленными дополнениями, являясь обширной компиляцией, хотя и без малейших признаков исторической критики, представляют, тем не менее, богатейшие рудники и дают возможность следить не только за развитием еврейского духа на протяжении более, чем шести веков, но и поучают о временах самого зарождения христианства, стало быть, о таком решительном, втором, периоде цивилизации, который служит одной из поворотных точек истории.
Третий период есть критика взаимного проникновения двух миров — Азии и Европы. В его пределах всё ещё должно быть созидаемо вновь. Арабы и европейцы в эпоху Средних веков, а между ними и евреи, влияние которых на оба предыдущих элемента было частью блистательным и очевидным, частью молчаливым и туманным, оказываются такими сферами, где задачи историка всего затруднительнее, но и всего благотворнее. В полной же совокупности фактов своего жизнеописания сыны Израиля открывают для исторической психологии тему, которой не даёт никакой другой народ, потому что именно здесь мы видим случай самого продолжительного опыта, какой был когда-либо производим, и притом среди наиболее разнообразных условий, над одной и той же хорошо известной человеческой силой.
Предпослав, таким образом, свою идею всеобщей истории и указав её основные моменты, Дарместетер обращается к начертанию тех главных вопросов, которые подлежат её разрешению.
В этой области он оказывается ещё более ограниченным и пристрастным евреем, чем в первой части своей брошюры. Для доказательства нет необходимости приводить и сами вопросы, которыми он желал бы наполнить свою историю. Достаточно заметить, что все они, как и вообще любое произведение иудея, дышат ненавистью и презрением к тому самому христианству, на лицемерном возвеличивании которого иудаизм подчас стремится обосновать своё безграничное торжество, и, сверх того, вращаются в самых узких рамках заносчивого, но всегда невежественного талмудизма.
Приписывая метаморфозы человеческой мысли исключительному влиянию и руководству сынов Иуды и признавая выдающимися только таких людей, которые были евреями или симпатизировали им (Раши, Маймонида, Спинозу, Кромвеля, Мирабо и аббата Грегуара), Дарместетер ставит своим единоплеменникам в высшую заслугу именно тот факт, что они всегда боролись с господствующей религией, всё равно, чьё бы имя ни носила она, — Ваала, Юпитера или Иисуса Христа.
В апофеозе он утверждает, что лишь вероучение евреев никогда не шло поперёк дороги знанию и не старалось «оскорбить» своих адептов.
«Внутренние раздоры уже подкапывают здание христианства, —заключает Дарместетер, — а коренная задача иудаизма ввести на всей земле принцип единобожия и царство справедливости растёт и крепнет с каждым днём. Библия Лютера вышла из комментариев Раши, и, значит, протестантизм, передовая религия индо-германцев, есть дитя всё того же иудаизма, а 28 сентября 1791 года — день, с которого во Франции уже нет отдельной истории евреев и который служит девизом их победоносного будущего в остальном мире»...