Свобода и любовь (сборник)
Шрифт:
– А деньги-то у вас есть?
Малость со вчерашнего дня осталось. На сегодня не хватит. Мясо дорого, да и масла прикупить придется.
– Денег Владимир вам, значит, не оставил?
Ничего не оставил… Сказал: пойдете к Василисе Дементьевне, с ней обо всем столкуетесь.
Как же быть? Мария Семеновна стоит, денег ждет, не уходит. Есть у Васи немножко своих деньжат в запасе, так ведь при таком хозяйстве быстро уплывут, а у самой ни гроша своего не останется. Неприятно это.
– Может, у вас свои деньги есть, так вы выдайте мне их на хозяйство,
А и в самом деле! Чего сама не догадалась? Так и порешили.
Ушла Мария Семеновна. А Вася – в сад. Походила, походила по дорожкам. Устала. Неможется ей. Прилегла на постель, книжку взяла… Да над книжкой и заснула.
Лежит Вася, разметалась. Щеки пятнами горят. Тяжелые, душные сны мучают… Очнется, оглядится кругом, сама на себя сердится: чего разлеглась? На город бы лучше пошла поглядела. Не хворать же к Владимиру приехала!.. А самой голову поднять неохота. Закроет глаза, и сразу запутаются мысли. Сон не сон, дремота не дремота. А полной памяти тоже нет.
– Василиса Дементьевна! Скоро Владимир Иванович к обеду приедут. Вы бы приоделись, да и я постель приберу. Не любит он беспорядку в комнатах.
Это Мария Семеновна над Васей стоит, будто старшая, учит ее.
– Неужели так поздно?
– Пятый час… Так вы и не позавтракали? Хотела вас разбудить, да, вижу, крепко спите. Это все с дороги, утомились шибко.
– Может, с дороги, а может, простудилась. Знобит что-то.
Вы бы платье-то ваше шерстяное надели, все потеплее… А то что платочек-то ваш? От тепла в нем только кутаться.
– Да неудачный костюм мой, мужу не понравился.
Чем неудачный? Ни чуточки не плохой. Разве что сборок много на боках, да и талья не на месте… Теперь вон где тальи-то носят… Я ведь тоже портнихой была. В фасонах смыслю. Давайте переколю юбку… За милую душу платье сами перешьем. Владимир Иванович его и не узнает.
– К обеду поспеет?
– Чего захотели! Нет, это мы с вами не торопясь, полегонечку… А сейчас вы наденьте свою черную юбку да сверху жакет от костюма. Совсем шикарно будет.
Никогда еще Вася столько у зеркала не стояла. Все на ней Мария Семеновна перефасонила, булавками переколола, где стежком прихватила. Кружевной воротник откуда-то достала. Хорошо получилось. Просто, а будто и нарядно. Самой Васе нравится. Что-то Владимир скажет?
Только одеться успела, приехал Владимир вместе с гостями: сотрудник ЦКК с женой. Усики у него в иголочку, одет щеголем, сапоги желтые, шнурованные, до колен. А еще коммунист!.. Не понравился Васе. Жена его расфуфыренная, словно девица с улицы… Платье воздушное, белые туфельки, мех на плечах наброшен, на пальцах кольца играют… А Владимир ей руку целует. Шутит. О чем говорят? Не понять. Пустяки все. А Володя любезно так к гостье перегибается, «в переглядку» глазами с ней играет…
Вася с товарищем из ЦКК сидит. Коммунист. А о чем с ним говорить не знает.
За обедом опять вино пьют. Владимир чокается, а она ему что-то на ухо шепчет.
О постах заговорили, в шутку… Гостья признается, что она в Бога верит и хоть постов не соблюдает, а к исповеди ходит. Как же так? Товарищ из ЦКК, а на верующей женился?…
Хмурится Вася. Недовольна. И на Владимира сердце берет: что за приятели такие?
К концу обеда Иван Иванович приехал. Говорит, Савельев ложу в театр взял, всех приглашает.
– Едем, Вася? – спрашивает Владимир.
– С Савельевым? – Вася в глаза мужу заглянуть старается.
А он точно не понимает ее.
– Ну да, с Никанором Платоновичем. Всей компанией. Сегодня новая оперетка идет. Развлечешься. Смешная, говорят.
– Нет, я не поеду.
– Почему?
– Нездоровится. Должно быть, в дороге простудилась.
Взглянул на нее Владимир:
– И в самом деле, Вася, вид у тебя какой… Глаза совсем провалились. Давай-ка руку. Да у тебя рука горячая… Конечно, ехать нельзя. И я тогда не еду…
– Нет, зачем же? Поезжай.
Стали и гости Владимира упрашивать. Уговорили. Поедет в театр.
В передней Владимир Васю при всех обнял и потихоньку ей шепчет: «Ты, Вася, сегодня совсем хорошенькая!»
Марью Семеновну просит за Василисой Дементьевной приглядеть.
– Ложись скорее, Вася. Я рано приеду. До конца не останусь.
Уехали.
Побродила Вася по комнатам, и опять тоска нашла.
Не нравится ей такая жизнь. Что плохого, сама определить не умеет. Только все такое непривычное, чужое… И сама она тут чужая, никому не нужная… Может, Володя и любит ее, а только мало у него дум о ней… Приласкает, поцелует, да и ушел1 Другое дело, когда на заседание или на работу надо. А то в театр!.. Зачем без нее поехал? Не насмотрелся, что ли, театров за зиму?… Мучает что-то Васю, сосет… Слов не найдет, что именно, а нехорошо на душе.
«Поживу недельку, – решает Вася, – погляжу, что и как тут у Володи, да и уеду…»
И тотчас встает вопрос: куда? Назад в дом-коммуну? Там и комнаты-то ее больше не осталось, светелки под крышей. Туда Груша, подруга, швея, переехала. Потом – опять Федосеевы, дрязги, заботы, опять дом отстаивать, опять со всеми воевать. А сил-то нет. И веры-то нет, что спасти дело можешь. Вот что главное.
Нет, уехать Васе некуда.
От этой мысли в сердце еще пуще сосет, гвоздит, буравчиком сверлит…
Холодно Васе. Ежится, руки в рукава прячет. По темным, пустым комнатам взад и вперед ходит. Кажется Васе, что в этом чужом, немилом доме нежданное горе какое сотрясется… Беда караулит.
Предчувствие?
Разве могут коммунисты в предчувствие верить? Но тогда что же, что же это такое? Откуда эта тоска? Безымянная, неизбывная, незваная?
Вернулся Владимир, как обещал, рано. Вася в постели книжку читала.
Присел к Васе, о здоровье спрашивает. В глаза глядит. И странно Васе, что глаза у Владимира такие серьезные и печальные. Точно горе в них какое.