Свобода и любовь (сборник)

Коллонтай Александра Михайловна

Сбоку приписка:

«Знаешь, какая радость: я нашла в Москве пудру Л'Ориган-Коти».

Долго читает Вася письмо Нины. Внимательно. Слово за слово. Не просто глазами, сердцем читает. Кончила.

Письмо на колени положила. Сама на засохшую, пыльную траву глядит, как в ней пчелка жужжит, будто сердится, деловито среди травинок порыщет и с досадой отскочит, и опять в траву… Весной, когда сирень цвела, тоже были пчелки… Те были другие. Веселые. А эта злая, будто летом обманута.

Васе кажется,

что она думает о пчелке, не о письме. На сердце тупо. Будто совсем не больно. Будто все равно. А змейка уже заработала. Рада стараться! «Руки атласные»… «Губешки жаркие»… Хвостом своим проклятым, как кнутом, по сердцу бьет. Больно, больно! Перестань, змея-злодейка, сердце терзать. Разве есть в сердце уголок, что твоим ядом не заполнен?

Медленно, аккуратно сложила Вася письмо. Опять в конверт всунула. Встала.

Идет к выходу. Мимо павильона с музыкой. Сегодня здесь тихо, безлюдно. Музыки нет. Теперь Вася знает, кого Владимир любит. Теперь Вася знает, что та «своя», не Вася…

Вышла Вася на тарахтящую улицу из калитки городского, запыленного сада, и кажется ей, что в саду осталась могила.

С похорон идет Вася домой. С похорон умершего счастья.

Вернулся Владимир домой раньше обычного. Улыбчивый, веселый. Радостную новость привез: долгожданный приказ из центра пришел – назначение в новый район. Надо срочно ехать в Москву.

– В Москву? Что же… Поезжай. Но и я тоже еду, только не в Москву. К себе в губернию.

Говорит Вася будто спокойно, а у самой все бурлит, все кипит. В кармане узенький цветной конверт письмо Нины Константиновны.

Не замечает Владимир осунувшегося лица Васи, не видит злых искр, что сыплются из карих глаз. Невдомек ему, зачем Вася вещи свои в спальне разбирает, укладывается.

– Своих навестить собралась? Прекрасно. В Москве встретимся. Или в район прямо поедешь?

Теплилась надежда в Васином сердце, последняя: запротестует. Не отпустит. Теперь и ее не стало…

– В район я к тебе не поеду. На работу зовут. Там и останусь. Не на время. Совсем. Довольно в этой клетке задыхаться. Довольно в директоршу играла. Бери себе в жены тех, кто такой жизнью дорожит…

Будто прорвало Васю. Так и сыпет, торопится, себя перебивает. И обманывать-то себя больше не даст, и рада-то, что любви конец… И томилась-то она без дела, промеж синдикатчиков-буржуев, ради Владимира только терпела, и больно-то ей, что не нужна она больше Владимиру… Нет больше товарищества, нет больше любви между ними… Одна жена в доме за хозяйку, да чтобы прикрышкой служила: живу, мол, браком с коммунисткой, а другая жена для утех, для любви в «таинственном домике». Ловко придумано! Не рассчитали одного Владимир да Нина: она-то, Вася, согласна ли на этакую постылую жизнь?

Глаза у Васи злые, зеленые. Говорит, задыхается.

Владимир досадливо головой на Васю качает.

– Вася! Ты ли это? Не узнаю тебя… Если я что и скрываю от тебя, так только чтобы тебя же щадить.

– Спасибо!..

Не нужна мне твоя жалость. Я крепкая. Думаешь, что только любви твоей, что света в окошке? Да мне твоя любовь вот где сидит!.. Одни муки дает. Уйти бы от тебя поскорее, вырваться… Знать не хочу, что ты делаешь. Милуй, люби кого хочешь… Лги, обманывай. Стань раз директором. Коммунизм предай, все едино теперь… А у самой сердце от боли рвется.

– Вася, Вася! А наша дружба? А твое обещание все понять?

– Наша дружба? Где она? Где дружба-то? Не верю тебе, Владимир. Веру мою убил ты… Пришел бы, сказал бы: Вася, беда, горе такое приключилось, другую полюбил. Что же, ты думаешь, я бы удерживать стала? Попрекать? Счастью твоему, что ли, поперек пошла бы? Забыл ты, Владимир, что не просто жена я тебе, а друг, товарищ. Вот где обида-то моя! Вот чего не прощу тебе вовек…

А у самой слезы по худым щекам так и текут. Рукавом обтирает, от Владимира отворачивается.

– Была вера к тебе как к товарищу. Растоптал ты ее, Владимир, не пожалел… А раз веры друг к дружке нет, как жить-то вместе?… Жизни нашей, счастью, видно, конец настал…

Тоскует Васино сердце. Вздрагивают Васины худые плечи. От Владимира отворачивается.

На кровать присела. Комкают Васины руки стеганое шелковое одеяло. А глаза тоской да слезами полны. Владимир рядом садится, за плечи берет.

– Говоришь, что чужая мне, что не любишь. Нет, Вася. Если бы разлюбила, разве так бы убивалась? А я? Разве я разлюбил? Пойми же! Ну да, Нину люблю, но совсем не так… Тебя люблю крепче, глубже, Без тебя, Вася, нет мне пути. Что бы ни делал, всегда думаю: а как она посоветует? А что Вася скажет! Ты, как звезда, меня вела… Нужна ты мне, вот что!

– Ты все только о себе, – тоскует Вася, – а про меня забываешь. Душно мне, Владимир, от этакой жизни… Не потому тяжко мне, что кралю завел… Еще больнее, что не товарищи мы больше.

– Ты думаешь, я этого не вижу?… А где причина? Сам не пойму. Врозь тоскливо, вместе тесно… Ты говоришь: раньше так не было? Так много ли раньше вместе жили? По-семейному и не приходилось. Все в работе, все налетами… Давай, Вася, опять так: налетами! Хочешь? Каждый сам по себе. А соскучимся – съедемся. Да? Хочешь так? И Вася тогда опять станет Васей-буяном. Милым, родным… И не будет обмана… Не надо только рвать, Вася. Не надо расставаться… Это же больно… Пожалей меня, Вася.

Владимир по-привычному прячет голову в Васины колени, зарывает лицо в Васины горячие ладони…

Тихо. Оба молчат.

Теплой волной от одного к другому пробегает забытая истома. Засыпанный пеплом обид и недоверия уголек страсти выкидывает свои обжигающие язычки.

Вася! Любимая!

Руки Владимира властно обнимают Васю, притягивают к себе на колени. Жаркими губами томит он Васины губы, лаской обжигает Васино тело.

Вася не сопротивляется. Вася поддается сладкой, забытой истоме.