Свобода слуг
Шрифт:
По этой причине крупные деятели национальных или социальных освободительных движений всегда ставили долг выше прав. Когда его пригласили принять участие в подготовке «Всеобщей декларации прав человека», Ганди ответил, что от своей матери, «неграмотной, но очень мудрой», он узнал, что «все права, достойные того, чтобы их заслужить и сохранять, – это права, которые дает исполненный долг», и что было бы просто определить права мужчины и права женщины, если связать каждое право с соответствующим долгом, который нужно сначала исполнить. Таким образом, заключил Ганди, можно легко показать, что «любое другое право – лишь узурпация права, за что не стоит бороться» [133] . Несколько лет спустя Мартин Лютер Кинг возглавил движение за гражданские права в США, апеллируя к долгу бороться за свободу и достоинство каждого человека. Во всех своих речах он подчеркивал, что моральный принцип сильнее насилия, обмана и предрассудков и что интереса недостаточно, чтобы поддерживать движение, перед которым лежит длинный и тяжелый путь.
133
Gandhi М.К. Lettera a Julian Huxley // Dei diritti dell’uomo. Milano: Comunit`a, 1952. P. 25–26.
Наша история также показывает, что только движения, во главе которых стояли люди с глубоким чувством долга, смогли завоевать свободу граждан. Они хорошо знали, что проблема итальянцев в моральной слабости элиты и народа, которая возникла в ходе многих веков иностранного владычества, тиранических и коррумпированных правительств и из-за плохого религиозного воспитания.
134
Mazzini G. A Francesco Crispi (1864) // Scritti politici / a cura di T. Grandi, A. Comba. Torino: UTET, 1972. P. 969–970.
135
Mila М. Verdi / a cura di Р. Celli, Milano: Rizzoli, 2000. R 194–195.
Так и лучшие политические и интеллектуальные лидеры Второго Рисорджименто действовали, основываясь на долге. Возьмем случай Карло Росселли. Его воспитала мать, Амелия Пинкерле Росселли, родившаяся в Венеции в 1870 г., которая всю свою жизнь прожила в соответствии с религией долга: «Долг. Огромная пружина, которая давила на ее [моей матери] поколение и давит на мое и которая, ослабевая, извлекала великие вещи. Пружина, которая сегодня, возможно, слишком поизносилась, больше не реагирует, не нужна. Но чувство выполненного долга наполняло сердце льющейся через край сладостью, становившейся источником неискоренимой радости и почти что неги» [136] . Эту самую религию Амелия привила сыновьям: Альдо, отправившемуся добровольцем на Первую мировую войну и погибшему там, Карло и Нелло, погибшим от рук головорезов Муссолини в 1937 г. Именно в религии долга Карло черпал внутренние силы для непримиримого сопротивления фашизму.
136
Rosselli A. Memorie / a cura di M. Calloni. Bologna: Il Mulino, 2001. P. 47–48.
Не важно, много или мало таких людей, важно быть в ладу с собственной совестью, даже ценой отказа от свободы и от семейных привязанностей. Тот, кто живет по заветам религии совести, чувствует себя в ответе за то, чтобы служить примером, а примеры, как все знают, воспитывают лучше слов [137] . Той же самой религией долга вдохновлялись и другие мужчины и женщины из антифашистского движения, такие как Эрнесто Росси, если привести только один пример из многих возможных. Сознание долга заставляло его продолжать борьбу и быть примером непреклонности в стране пресмыкающихся людей, хотя он и знал, что его труды не будут увенчаны победой: «Какой бы ни была будущая политическая ситуация, нам не суждено ею воспользоваться, пока мы живы. Это нетрудно предсказать… Я теперь слишком хорошо знаю итальянцев и их историю, чтобы строить иллюзии. Кавур был англичанином, по ошибке родившимся в балканской стране. И за два-три поколения не изменятся особенности народа, за многие века привыкшего избавляться от любых переживаний по поводу оценки моральных проблем в исповедальне и отказываться, находясь под властью иностранных правителей, от какого-либо достоинства общественной жизни. Но это не важно. Есть те, кому положено подписывать приказы, а есть те, кто должен подыхать в окопах или гнить на каторге. Это тоже разделение труда. И можно предпочесть вторую функцию первой, когда веришь, что тем самым утверждаешь ценности, образующие само основание нашей жизни. Сила может быть права в отношении каждого из нас по отдельности, но сохранить верность самим себе означает передать будущим поколениям на примере, который важнее слов, то, что мы считаем самой светлой частью мысли, унаследованной от прошлых поколений, а именно то, что и делает человека человеком, – свободу» [138] .
137
Когда адвокат предложил ему просить Дуче о помиловании, Карло Росселли ответил из тюрьмы в Комо: «Но так ли уж нужно было вмешиваться [адвокату]? Нельзя ли было через дядю [Салвемини] сразу сказать нет? Нет предварительного характера, независимо от заслуг. Если бы от меня потребовали любить мою мать и мою жену, я бы продемонстрировал то же самое поведение. Не хочу привыкать к признанию того, что у меня слабые права. Конечно, в такое время, как наше, нелегко следовать жесткой линии поведения; и порой я себя спрашиваю, не слишком ли мы преувеличиваем силу авантюризма; но вывод всегда один и тот же. Как бы не закончилась личная и коллективная авантюра, я хочу выйти с нетронутым моральным капиталом. Поэтому я отвергаю любою форму гарантии, залога, ипотеки…». Через несколько дней он снова написал адвокату, отвергнув предложение дать обещание о хорошем поведении в будущем, что означало бы отказ от антифашистской борьбы: «Когда соглашаешься участвовать в молчаливой сделке, попадаешь на опасную наклонную плоскость; остановиться невозможно; все препятствия разрушены и все позволено. Знаю, что почти все на моем месте поступили бы (и поступают) иначе, даже лучшие. Знаю, что в нынешние времена любое одностороннее обязательство испорчено слабостью должника. Знаю даже больше, возможно: что может наступить такой момент, когда мне придется раскаяться в этом моем упорстве. Но жребий брошен, и нет смысла жаловаться. Повторяю, я инстинктивно чувствую, что пример может сослужить службу, только если он чистый, совершенный, ничем не запятнанный, только если он поможет показать, что был кто-то, кто, не смотря ни на что, сумел следовать моральной линии, линии абсолютной непреклонности» (Rosselli С, Rosselli N., Rosselli А. I Rosselli: Epistolare familiare di Carlo, Nello, Amelia Rosselli: 1914–1937 / a cura di Z. Ciuffoletti. Milano: Mondadori, 1997. R 332).
138
Rossi E. Elogio della galera. Lettere 1930–1943. Bari: Laterza, 1968. P. 62–63.
Если цель в том, чтобы превратить свободных слуг в свободных граждан, невозможно идти ни на какие моральные сделки со двором. Никто, насколько я знаю, не выразил смысл непреклонности лучше, чем Ферреуччо Парри: «У меня нет никаких оснований для антипатии к фашизму, кроме категорического и непоколебимого морального неприятия или, точнее, полного отрицания фашистской атмосферы. Я не одинок: мой антифашизм – это не брожение одинокой горечи. Мои идеи разделяют сотни других молодых людей, вчера великодушные бойцы, сегодня враги спекуляции заслугами
139
Pani F. Lettera al giudice istruttore di Savona, in Scritti 1915/1975 / a cura di E. Colotti, G. Rochat, G.S. Pelazza, P. Speziale. Milano: Feltrinelli, 1976. P. 63–64.
Чтобы избавиться от свободы слуг, нужен текст, который указал бы путь. В текстах, к счастью, нет недостатка. Есть много книг, которые учат, что такое свобода граждан и каких институтов, политики и образования она требует. Проблема в том, что сейчас идет и уже добилась множества успехов систематическая работа по разрушению письменной культуры. В Италии две трети населения не читают ни книг, ни газет. В ответ на вопрос: «Почему Вы не читаете?», 6 % опрошенных признаются: «Потому что не умею читать». Триумф телевидения породил толпы неграмотных, неспособных понять страницу текста, ухватить концепцию или построить рассуждение. Сартори напоминает нам, что почти весь наш словарный запас, прежде всего та его часть, которую должны знать и которой должны владеть свободные граждане, состоит из абстрактных слов: «“город” еще можно увидеть, но вот “нация”, “государство”, “суверенитет”, “демократия”, “представительство”, “бюрократия” и т. д. таковыми не являются; это абстрактные концепции, выработанные при помощи абстрагирующих ментальных процессов, которые представляют сущности, сконструированные нашим разумом. “Невидимыми” абстракциями также являются концепции справедливости, законности, свободы, равенства, права (и прав). Также, вперемешку, такие слова, как безработица, ум, счастье являются столь же абстрактными словами. И вся наша способность управлять политической, социальной и экономической реальностью, в которой мы живем, и еще больше способность человека подчинять себе природу держится исключительно на мышлении посредством концепций, которые невооруженному глазу представляются невидимыми и несуществующими» [140] .
140
Sartori G. Homo videns. Roma; Bari: Laterza, 2000.
За крошечным меньшинством, которое умеет читать и понимать, образовалось масса новых безграмотных. 5 % населения не в состоянии прочесть элементарную анкету с фразами вроде «кот мяукает». За ними следуют 33 % населения, которые тормозят на второй анкете, содержащей чуть более сложные фразы, вроде «кот мяукает, потому что хотел бы молока» и просьбу составить предложение из двадцати слов. Туллио де Мауро подчеркивает, что в таких условиях большая часть населения уже не в состоянии читать не только «Repubblica» или «Corriere della Sera», но даже бесплатные журналы, распространяемые на железнодорожных станциях, в метро и автобусе. И он задается справедливым вопросом: «Я понимаю, что тот, кто не понимает эти данные, живет спокойно. Но тот, кто понимает, оказывается перед лицом проблемы, и они выходят за рамки школы. Эти данные, можно сказать, ставят под сомнение функционирование демократических структур. Уже много лет ведутся дебаты об основной реальности демократии: достаточно ли сказать, что проводятся свободные выборы, чтобы быть уверенным в том, что это демократическая страна? Но как мы можем делать подобное допущение, если эта система практикуется в условиях распространения неграмотности, неспособности оценивать программы?» [141] Отвечу: если страна с такой высокой долей неграмотных и может считаться демократией, то демократией коррумпированной. В доведенной до такого состояния стране свобода граждан совершенно невозможна по той причине, что людей, у которых есть необходимые моральные и интеллектуальные данные, мало. Более столетия назад политическая и интеллектуальная элита начала в Италии тяжелый труд по воспитанию народа из плебса. Многие мужчины и женщины, по разным причинам, прилагали огромные усилия к тому, чтобы научить людей чувству собственного достоинства. Помимо слова, фундаментальным инструментом было чтение. Открывались народные библиотеки, выходили полезные, серьезные и легко читающиеся книги, молодежь направлялась на учебу и открывались школы для взрослых. Можно сколько угодно спорить о достоинствах и недостатках этой работы, но факт остается фактом: усердие было налицо и оно было серьезным и долгосрочным. В наши дни мы видим обратное явление, а именно попытки разрушить то, что осталось от гражданской культуры, и как можно быстрее расширить массу невежественного плебса. Впрочем, для придворной системы нет более надежной опоры, чем плебс, который не умеет (и, возможно, не хочет) защищаться от новой демагогии, у которой теперь, как никогда раньше, есть в распоряжении власть образов. Как бы то ни было, основное условие возвращения на путь свободы, – возродить письменную культуру, нести, что называется, книги в народ.
141
De Mauro Т. La cultura degli italiani / a cura di F. Erbani. Roma; Bari: Laterza, 2004. R 162–163.
Первая книга, с которой необходимо познакомить и любовь к которой привить, – это Конституция Итальянской Республики, плод самого болезненного, драматического и прекрасного опыта освобождения в нашей истории. Ее статьи определяют содержание свободы как с институциональной, так и с этической точек зрения. В том, что касается институциональной проблемы, нужно еще раз как следует объяснить, что Италия не демократия, а «демократическая республика», как написано в самой первой статье Конституции. Разница существенная и имеет важные последствия для политических действий. Слово «демократия» сегодня указывает – и двор не упускает случая это подчеркнуть – на идею суверенного и всемогущего народа, господина над законами и над юриспруденцией. Республика же означает самовластный народ, ограниченный Конституцией: с полномочиями принимать законы через представителей, но не всемогущий и подчиняющийся законам. Настоящая идея политического устройства Италии, представленная в Конституции, защищает от неограниченной власти, будь то власть одного человека, нескольких людей или целого народа. Таким образом, следует понять, что политический идеал, лучше любого другого обеспечивающий настоящие антитела и лекарства против свободы слуг, – это не демократия, а республика.
В Конституции дана не только мудрая институциональная структура, она еще указывает на точную совокупность обязанностей. Именно потому что они знали, что народ, лишенный чувства долга, становится слугой, как это и произошло в Италии при фашизме, авторы Конституции с большим вниманием отнеслись к тому, чтобы показать, что быть гражданином – значит иметь не только права, но и обязанности. Уже в ст. 2 Конституции говорится: «Республика признает и гарантирует неприкосновенные права человека, как отдельного индивида, так и в общественных образованиях, в которых развивается его личность, и требует выполнения неотменяемых обязанностей политической, экономической и социальной солидарности». Это абсолютно четкие слова: права человека неприкосновенны, Республика признает их и гарантирует силой законов, но у граждан, в свою очередь, есть обязательства.
Связь, соединяющая права и обязанности, снова утверждается в ст. 4, в которой праву на труд соответствует обязанность трудиться: «Республика признает за всеми гражданами право на труд и создает условия, позволяющие осуществлять это право. Каждый гражданин обязан, в соответствии со своими возможностями и выбором, заниматься деятельностью или выполнять функцию, которая способствует материальному и духовному прогрессу общества». В ст. 30, однако, обязанность предшествует праву: «Обязанность и право родителей содержать, учить и воспитывать детей, даже если они рождены вне брака». Участвовать в общественных расходах, как указывает ст. 53, – это в конечном счете обязанность, которой соответствует подразумеваемое право, а именно право пользоваться социальными, гражданскими и политическими правами, определенными в предшествующих статьях: «Все должны участвовать в общественных расходах соразмерно со своими способностями и вносить в них вклад».